Книга мёртвых
Шрифт:
А «ушедший от нас» Дугин ушёл в апреле 1998 года. Вероятнее всего, он перестал верить в наше дело. Сейчас он написал программу левого демократического движения «Россия», для спикера Госдумы Селезнёва. Лучше бы он умер, как умер Курёхин.
С чего начался развод с Дугиным? Зайдя как-то весной 1998-го в штаб в неурочное для меня время, я обнаружил там напомаженного, завитого, в поддёвке (весь в чёрном) бородатенького картинного старообрядца в сапогах и пахнущую едкими духами девку, обмеривающую наших ребят. Завидя меня, вся компания смутилась. Оказалось, девятеро шьют себе чёрные старообрядческие рубахи, даже скептический Костя Локотков. Когда я осведомился, сколько же стоит это удовольствие, то узнал, что целых немыслимых 163 рубля штука. «Лучше бы взносы платили!» – бросил я в сердцах. Партия не могла следовать
Потом случилась лекция «Философский русский» Дугина, куда я тоже попал случайно, на заключительную часть, на последние 40 минут. До меня она продолжалась уже час. Я вдруг услышал, что, оказывается, мы все ещё не созрели для партии, для совершения социальных изменений, для революции (у Дугина было путанее, я упрощаю), и что всем нам нужно обратиться к самоусовершенствованию, к книгам, к изучению себя, и что нынешнему поколению якобы не светит никакой социальной активности, так как мы не готовы. В конце лекции Дугин призвал ребят… научиться делать деньги!
Я был ошеломлён лекцией «Философский русский» и понял, что Мерлин завёл ребят не туда. Пока я занимался текущими организационными делами, Мерлин выкрал души ребят.
Когда развод свершился, десяток ребят (те, чьи души были выкрадены) ушли с Дугиным. Правда, он быстро выкинул их, за ненадобностью – и ребят, и души.
Возвращаясь к билету № 418, выписанному мною для Курёхина по просьбе его, переданной через Дугина (Курёхин уже лежал в госпитале), то лучше бы билет истлел на теле Сергея в питерской земле, было бы пристойнее и честнее, и лучше и чище, чем служить Дугину аргументом против бывших товарищей.
Я никогда не отрекусь от людей, строивших партию, никогда не буду отрицать и наследия Дугина. Без сомнения, он вложил свою изрядную долю в становление партии. Не в идеологию, как ему кажется, не потому, что ознакомил в «Лимонке» читателей с Евразийством или геополитикой, но потому, что, как умелый сказочник и фокусник-иллюзионист, гипнотизировал молодежь красивыми мифами. А прибыль шла НБП. Другое дело, что свою личную судьбу Дугин не смог срежиссировать, сорвался, предал те идеалы, которые защищал или умело внушал себе и другим, что защищал. Невозможно выставлять себя революционером на национальной сцене столько лет и вдруг в возрасте тридцати шести лет уйти в советники к чиновнику-приспособленцу и помогать ему создавать «левую демократическую». Это его личная непоправимая трагедия, и Дугину с ней жить.
Курёхин останется в истории партии, в её мифах и легендах. Он не мог не прийти к нам, он – доказательство высшего класса качества Национал-большевистской партии. По сути дела, он один из отцов-основателей НБП, хотя к практическому рождению партии не успел на какие-нибудь месяцы.
Если «художник» не приходит в конце концов к отрицанию индивидуализма, к пониманию того, что нужна сверхчеловеческая величина, которой он мог бы стать частью, то такой «художник» остаётся карликом навсегда. Его ждут тусовки, телешоу, пьянки, пошлость, пустота и заурядная смерть от инфаркта или рака простаты. Курёхин умер от саркомы сердца.
Они будут ждать нас под сводами национал-большевистской Валгаллы…
В моей жизни бывало, что рядом кто-то скоропостижно погибал, да так, что было беспощадно ясно, что смерть предназначалась мне, но промахнулись те силы, кто смерть осуществляет. Так, однажды мы с полковником Шкоричем, с шофёром и охранником небыстро ехали по асфальтовому серпантину дороги, ведущей в средневековый городок Обровац, близ Адриатики. Впереди двигался грузовик, обтянутый брезентом. В кузове – всего несколько солдат. День солнечный, ясный, едем в тылу войны. До ближайших позиций километры. Вдруг асфальт дороги со свистом облёвывают две мины. Одна сзади нас, другая спереди, у грузовика, поражает грузовик. Почти то же самое случилось годом раньше на выезде из Сараева. Выехали ночью, лишь изредка включая фары, один автомобиль за другим. Идущую впереди машину подбили. Она запылала. Людей добили при свете пожара, стреляли с ближних гор. На мне – ни царапины.
В мирной жизни такое тоже бывает. Только стреляют невидимыми снарядами.
На Зубовской площади, рядом со Счётной палатой, стоит здание Международного междугородного телефона, похожее на улей с сотами. В здании ММТ, на первом этаже налево сидел ещё недавно замечательный
Тучный, седой, невысокого роста, неизменно добрый и вежливый, Погожев сидел за своим столом (в той же комнате – его помощницы Наташа и Женя), и к нему шли бесконечным потоком люди. И звонили телефоны. Мы ничем не могли отблагодарить Валентина Викторовича, разве только что общением с ним. Потому постепенно сложилась следующая церемония. Перед выходом очередного номера я приходил к Погожеву, садился вместе с моим охранником у его стола и развлекал его. Рассказывал о наших митингах, о политиках, с которыми я встречался, об Анпилове, Зюганове, Жириновском, о махинациях с выборами и даже о своих девушках: с 1995 года у меня их сменилось немало. Он ведь сидел неподвижно на месте, ему хотелось знать о мире. Последний год охранником моим был Костя Локотков. В грязь, под дождём, под снегом, в жару – раз в две недели мы сидели там втроём и устраивали этакий клуб обмена мнениями, лишь иногда вставляли своё слово Наташа или Женя, но в основном это был мужской клуб. Погожев, Локотков, Лимонов. Три дядьки. Костян – младше всех – 1970 года рождения.
Как Костян появился в моей жизни?
Когда весной 1998 года женился Мишка Хорс, партия выделила мне в охранники Костю Локоткова. Или точнее: когда стало ясно, что Мишка Хорс женится, где-то уже в начале марта, моим охранником стал Костян. Попал он в партию через Антона Филиппова, вместе они служили в армии в своё время в Германии, размещались в бывшей казарме дивизии «Мёртвая Голова». А вот кто привёл к нам Филиппова, я не помню. Сам, наверное, пришел. Такой, как он – конечно, сам. Костю призвали в армию из Энергодара – города в Запорожской области, что возле атомной электростанции. Там у него остались мама и сводный брат.
Ростом с меня, весом под сто килограммов, Костя вызывал мрачное беспокойство среди наших политических противников. Как-то я привёл его на съёмки телепередачи «Пресс-клуб». Вместе со мной он поднялся по лестнице в комнаты, но спуститься на плато ему не дали: дескать, не участник. Он остался там, наверху, у перил, и стоял, смотрел вниз. Ведущая, старая тётка Кира Прошутинская, встревожилась.
– Почему он там стоит у вас, какой неприятный человек?! В следующий раз приходите без него.
– Он меня охраняет, – объяснил я тётке. – После того, как мне изуродовали навеки глаза, когда били ногами в лицо в 1996 году, партия поместила меня под присмотр охранника. А чем он вам не нравится, добрый сильный человек? – заметил я.