Книга о разведчиках
Шрифт:
— Не-е. Две недели всего. А сюда привезли меня из Красного Яра.
— Тогда вам трудно понять мое состояние. Я-то почти четыре месяца не поднималась — чуть ли не все лето в четырех стенах. Небо-то только лоскуточек в окно и видела. Единственное, что спасало, — это письма от друзей, ну и, конечно, книги. Книг наглоталась! — Она весело сморщила носик и провела пальцем по горлу. — А вы любите читать книги?
— Очень даже! — вырвалось у меня горячо.
— А что вы сейчас читаете? — показала на тумбочку, на которой лежала книга.
— Вчера
— Интересная? Слышать о ней слышала, а прочитать еще не довелось…
В это время в дверях появился Жора. Увидев летчицу, он круто повернулся и шмыгнул мимо дверей. Меня это удивило. Но я не успел рта открыть, как следом за Жорой появилась нянечка. Она всплеснула руками.
— Валентина Васильевна! С ног сбилась, ищу вас. Пора на место, голубушка. На первый день достаточно. Нельзя же постольку гулять Давайте поехали домой!
Летчица грустно улыбнулась мне.
— Ну вот… дадите почитать пьесу?
— Да, да, конечно, — я поспешно подхватил с тумбочки книжку и протянул ей.
— Я быстро ее прочитаю и верну вам. Впрочем, приходите сами. Сегодня… — Она чуточку задумалась. — Нет, сегодня, пожалуй, мы с вами уже нагулялись. Приходите завтра. Хорошо?
Я кивнул молча и неопределенно, ибо знал, что не приду. Прийти — значит, надо о чем-то разговаривать.
Нянечка покатила ее из палаты. В дверях она встретилась со старшим сержантом. Того везли на высокой тележке прикрытым до самого подбородка белой простыней. Его «телегу» попридержали, пропуская кресло-каталку летчицы. Он скосил глаза. Удивился.
— Из нашей палаты выезжает дама? Ну и ну! На полчаса нельзя оставить этих донжуанов без присмотра. То сами пропадают до ночи где-то, а теперь уж и к ним стали ездить…
Мне не видно было лица Валентины Васильевны. Но старший сержант, смотревший на нее сверху вниз, вдруг смутился и от смущения начал хмуриться. Потом его вкатили в палату, долго перекладывали с тележки на кровать, укладывали на кровати — то приподнимали, то опускали загипсованную половину туловища, стараясь найти для разведчика наиболее удобное положение. Наконец уложили. Он вытер обильный пот с побледневшего лица, облегченно вздохнул. И сразу же повернул голову ко мне.
— Слушай, по-моему, я сгородил какую-то мерзость этой летчице. Тебе не кажется?
— Конечно, мерзость, — сердито ответил я.
Старший сержант сокрушенно уставился в потолок, время от времени поджимал губы и хмурился.
— Как она уничтожающе посмотрела на меня! Лучше бы меня снова повернули в перевязочную гипс менять.
До конца дня старший сержант был необычно взволнован — то ли после столь тяжелой перевязки, то ли… Нет, я не думаю, чтоб из-за этого нелепого случая с летчицей он, всегда уравновешенный и уверенный, мог так взволноваться.
Мы лежали в палате вдвоем. Молчали. Я вообще всегда молчал. Он тоже не из разговорчивых. Не меньше часа пролежали. Вдруг он спрашивает:
— Она приезжала к тебе?
— Чего ради ко мне! Просто в палату заглянула.
—
— А вы откуда знаете?
Старший сержант повернул ко мне голову, невесело хмыкнул.
— Странный вы народ, книгочеи. Вроде бы в тонкостях разбираетесь, а вокруг себя ничего не видите. Никакой наблюдательности! — И вдруг как отрезал: — Не будет из тебя разведчика. Во всяком случае, я бы не взял тебя к себе во взвод.
Мне стало обидно. И я выпалил:
— Слава богу, что не от вас это зависит. А вообще-то после госпиталя непременно пойду в разведку. Это я решил твердо.
Старший сержант даже приподнял голову, чтобы внимательно посмотреть на меня.
— Ну и ну… — только и сказал.
Мы молчали до возвращения ребят с концерта. Когда послышался шум в коридоре, старший сержант, словно вдруг решившись, заговорил торопливее обычного, все время поглядывая на дверь:
— Пойдешь к ней, передай мои извинения: что, мол, в основном он, этот разведчик, хороший парень, а вот тут, дескать, сдуру сморозил черт знает что, наговорил всякой пошлятины. В общем, ты знаешь, что сказать. Понял?
— Нет, не понял.
Старший сержант удивленно повернул голову.
— Как то есть?
— Откуда вы взяли, что я пойду к ней и буду с ней разговаривать?
— По-моему, я слышал, она кого-то приглашала. А так как в палате ты был один, то, видимо, тебя.
— Не на всякое приглашение следует откликаться, не каждое является приглашением в том смысле, в каком принято понимать.
Разведчик смотрел на меня с непривычным интересом, словно не узнавал.
— А в каком это смысле она тебя приглашала?
— Ну-у, мне кажется, что просто из вежливости.
— Да? — как-то неопределенно спросил он. — Странно. Женщина приглашает его к себе в комнату, и он считает, что это из вежливости. Как же тогда она должна тебя приглашать не из вежливости? Взять за руку и вести?
— Откуда я знаю?
Вечер прошел в разговорах о концерте.
Утром после обхода врача все разбрелись по госпиталю. Старший сержант выжидательно посматривал на меня. Я делал вид, что не замечаю этих взглядов, ходил по палате — пора уже привыкать ходить. После «мертвого» часа я снова шагал от окна к двери и обратно. Три-четыре раза пройдусь — сяду на свою кровать, посижу и — снова.
К концу дня старший сержант вдруг спросил:
— Как ты думаешь, сколько ей лет?
— Откуда я знаю?
— Во всяком случае, тебе она не ровесница.
— Да, года на три, на четыре старше, — согласился я.
Перед ужином он несколько настороженно спросил:
— Так ты в самом деле не собираешься идти?
— Куда? — будто не понял я.
— Ну, туда, к ней…
— А вам очень хочется, чтобы я сходил? — улыбнулся я. Мне начинало нравиться смущение этого всегда невозмутимого разведчика. Я только не мог понять: неужели он на самом деле влюбился? Как можно влюбиться в человека, увидев его раз, и то мельком?