Книга о русской дуэли
Шрифт:
Итак, время между вызовом и поединком требовалось и дуэлянтам, и секундантам. Секунданты брали на себя технические вопросы, чтобы дуэлянт мог подготовить свои дела и сам подготовиться к будущему поединку и к возможной смерти. В сентименталистской и романтической литературе постепенно сложился своеобразный поведенческий стереотип подготовки к дуэли. Накануне поединка, чаще всего в ночь перед ним, полагалось размышлять о бренности бытия, писать завещание, письма к родным или к любимой женщине, стихи, приводить в порядок свои дела и бумаги. Вот как Д. В. Веневитинов описывал ночь перед дуэлью своего героя Владимира Паренского: «Ночь была свежа. Осенний ветер вздувал епанчу Владимира. Он шел скоро и минут через пять был уже дома. Полусонный слуга внес ему свечку и готовился раздевать барина, но Владимир отослал его под предлогом, что ему надобно писать. И подлинно, он взял лист почтовой бумаги и сел за стол. Долго макал перо в чернильницу, наконец капнул на лист, с досадою бросил его, вынул другой, раза два прошелся по комнате и сел опять на свое место.
Иллюстрация
Напрасно тер он лоб, напрасно подымал волосы – он не находил в голове мыслей, или, может быть, слишком много мыслей просилось вдруг на бумагу. Вдруг вынул он перо, опять капнул и остановился.
– Нет! Я не могу писать, – сказал сердито Владимир, вскочив со стула и бросившись на кровать во всем платье. На стуле возле его постели лежал какой-то том Шекспира. Владимир взял его, долго перевертывал листы, наконец положил опять книгу и потушил свечку» [28, с. 286–287].
А вот что пишет своему другу за полчаса до поединка герой «Романа в семи письмах» А. А. Бестужева-Марлинского: «К родным я написал – утешь их; оставляю моего Ивана – призри его. Если увидишь Адель, когда меня не станет, скажи ей, что я любил ее – и никого не мог ненавидеть. Секунданты здесь, пули пригнаны, пистолеты готовы; я еду – прости!» [11, с. 20].
С одной стороны, конечно, это было совершенно нормальное, психологически объяснимое поведение человека, жизнь которого оказалась под угрозой. С другой стороны, ситуация приводилась к одной из ключевых тем романтизма – «личность и толпа». Очень выгодной для поэтики романтизма была и преддуэльная «пороговая» ситуация – человек накануне смерти. Этот мотив быстро превратился в литературно-бытовой штамп. В описании последнего вечера Ленского Пушкин сочетает чисто жизненное сочувствие с грустной иронией над «темным и вялым» романтизмом героя:
Домой приехав, пистолетыОн осмотрел, потом вложилОпять их в ящик и, раздетый,При свечке, Шиллера открыл;Но мысль одна его объемлет;В нем сердце грустное не дремлет:С неизъяснимою красойОн видит Ольгу пред собой.Владимир книгу закрывает,Берет перо; его стихиПолны любовной чепухи,Звучат и льются. Их читаетОн вслух в лирическом жару,Как Дельвиг пьяный на пиру.Стихи на случай сохранились,Я их имею; вот они:«Куда, куда вы удалились,Весны моей златые дни?Что день грядущий мне готовит?Его мой взор напрасно ловит,В глубокой мгле таится он.Нет нужды; прав судьбы закон.Паду ли я, стрелой пронзенный,Иль мимо пролетит она,Все благо: бдения и снаПриходит час определенный;Благословен и день забот,Благословен и тьмы приход!Блеснет заутра луч денницыИ заиграет яркий день;А я, быть может, я гробницыСойду в таинственную сень,И память юного поэтаПоглотит медленная Лета,Забудет мир меня; но тыПридешь ли, дева красоты,Слезу пролить над ранней урнойИ думать: он меня любил,Он мне единой посвятилРассвет печальный жизни бурной!..Сердечный друг, желанный друг,Приди, приди: я твой супруг!..»Так он писал темно и вяло(Что романтизмом мы зовем,Хоть романтизма тут нималоНе вижу я; да что нам в том?)И наконец перед зарею,Склонясь усталой головою,На модном слове идеалТихонько Ленский задремал…Чехов в «Дуэли» превращает этот штамп в фарс: «Накануне смерти надо писать к близким людям. Лаевский помнил об этом. Он взял перо и написал дрожащим почерком: „Матушка!“ <…> Лаевский то садился за стол, то опять отходил к окну; он то тушил свечку, то опять зажигал ее». И так в конце концов ничего и не написал.
Аналогичные ситуации возникали и в действительности. Сохранилось письмо Пушкина к Дегильи: «Накануне паршивой дуэли на саблях не пишут на глазах у жены слезных посланий и завещания…» [55] [152, т. 10, с. 759].
55
Оригинал
Впрочем, параллельно с этой традицией и в противовес ей начала складываться другая – подчеркнутого пренебрежения к собственной судьбе и отказа от какой-либо подготовки:
«– Написали ли вы свое завещание? – вдруг спросил Вернер.
– Нет.
– А если будете убиты?..
– Наследники отыщутся сами. <…> Видите ли, я выжил из тех лет, когда умирают, произнося имя своей любезной и завещая другу клочок напомаженных или ненапомаженных волос».
Противопоставление романтическому штампу (впрочем, также легко укладывающееся в романтические рамки) дополнялось суеверными мотивами: готовиться к смерти – значит накликать ее. Долохов в «Войне и мире» говорил Ростову. «Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания и нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда все исправно». Может быть, именно поэтому Пушкин не написал «предсмертных» писем, а до последнего дня занимался повседневными литературными и издательскими делами.
Чаще всего дуэль проводили утром, на рассвете. В эти часы дуэлянтам мало кто мог помешать; большинство светских людей еще спало, за исключением только офицеров. На улицах городов господствовали лавочники и мелкие торговцы. Вспомним замечательное описание города из стихотворения H. А. Некрасова «Утро»:
Начинается всюду работа;Возвестили пожар с каланчи;На позорную площадь кого-тоПровезли – там уж ждут палачи.Проститутка домой на рассветеПоспешает, покинув постель;Офицеры в наемной каретеСкачут за город: будет дуэль.Торгаши просыпаются дружноИ спешат за прилавки засесть:Целый день им обмеривать нужно,Чтобы вечером сытно поесть.Торопящиеся к месту поединка соперники стали привычным атрибутом картины утреннего города. Но, с другой стороны, мысли о готовящейся дуэли при виде таких утренних загородных поездок приходили в голову не только поэтам, следовательно поединку могли помешать. Кроме того, в утренние часы можно было провести дуэль только летом, когда рано светает. Поэтому довольно часто, особенно зимой, поединок назначался на середину дня.
Мы уже говорили о том, что после вызова и его принятия дальнейшее общение соперников должно быть подчеркнуто протокольным. Вежливость, точность, искренние или оскорбительно холодные, выражали отношение и к дуэльному ритуалу, и к сопернику. Пренебрежение требованиями этикета унижало самого дуэлянта, ставило его в положение, когда поединок с ним становился невозможным. С другой стороны, человек, вынужденный подчиниться общественному мнению против личных убеждений, старался каким-то образом это выразить.
Одной из таких возможностей продемонстрировать презрительное отношение к дуэли вообще или к своему сопернику было опоздание к месту боя. По всем кодексам и традиции опоздавший на дуэль считался неявившимся, уклонившимся от боя, т. е. дискредитировал себя в глазах общества. Однако все понимали, что у любого человека могли возникнуть непредвиденные объективные обстоятельства, мешающие ему явиться вовремя. В этом случае дуэль просто как бы отсрочивалась на какое-то время, и соперники получали дополнительную возможность для примирения. Вот, например, история, расказанная Н. К. Чуковским: «Однажды, в годы перед Первой мировой войной… Гумилев и Волошин, оба сотрудники „Аполлона“, поссорились и оскорбили друг друга. При оскорблении присутствовали посторонние, в том числе и Бенуа, и поэтому решено было драться на дуэли. Местом дуэли выбрана была, конечно, Черная речка, потому что там дрался Пушкин с Дантесом. Гумилев прибыл к Черной речке с секундантами и врачом в точно назначенное время, прямой и торжественный, как всегда. Но ждать ему пришлось долго. С Максом Волошиным случилась беда – оставив своего извозчика в Новой Деревне и пробираясь к Черной речке пешком, он потерял в глубоком снегу калошу. Без калоши он ни за что не соглашался двигаться дальше и упорно, но безуспешно искал ее вместе со своими секундантами. Гумилев, озябший, уставший ждать, пошел ему навстречу и тоже принял участие в поисках калоши. Калошу не нашли, но совместные поиски сделали дуэль психологически невозможной, и противники помирились» [193, с. 26–27].
Н. С. Гумилев. Фото. 1906 или 1907
Рассказ Чуковского опирается не столько на реальное знание фактов, сколько на многочисленные легенды, слухи и сплетни, рассказывавшиеся об этой дуэли, потому эта нашумевшая история превратилась в анекдот. На самом деле дуэль все-таки состоялась, и не превратилась в фарс, и не была такой беспричинной, как это представлено в рассказе Чуковского [см., напр.: 32; 121]. Однако мы считаем вполне допустимым использовать в данном случае и очевидно недостоверный слух – именно потому, что это слух, т. е. подгонка реальных жизненных событий под жесткие штампы обывательского сознания. Нас же и интересуют самые массовые, расхожие представления о том, что могло произойти на дуэли.