Книга об отце (Ева и Фритьоф)

Нансен-Хейер Лив

Нансен увлекался дарвинизмом и утверждал, что учение об эволюции наголову разбивает христианство. Хелланд-Хансен был другого мнения. Нансен порой очень горячился, терпимость пришла к нему много позже. По счастью, Хелланд-Хансен был покла­дист. До серьезных стычек у них дело не доходило. Они остава­лись хорошими друзьями.

И как только с палубы доносился приятный баритон Ове Йорта, все забывали о расхождениях в мировоззрении и спешили на палубу.

Йорт наигрывал на гитаре и с надрывом пел:

Богатства я не утаю, сложу к твоим ногам биенье сердца, пенье струн — все, чем владею сам.

А

затем он переходил на легкий жанр, который был по душе, и команде, и ученым:

Тру-ля-ля, тру-ля-ля!— слушай короля!Тру-ля-ля!— слушай, в самом деле! И ангелы, как чертики юля, хвостами завиляли, завертели.

Нансен потом часто напевал эту песню, и мы не раз слышали, как он довольно фальшиво распевал у себя в башне: «Тру-ля-ля, тру-ля-ля». И мы знали, что работа идет хорошо и барометр пока­зывает «ясно».

XII ПУЛЬХЁГДА И ОБЩЕСТВО В ЛЮСАКЕРЕ

Когдa мои родители решили строить новый дом, я не знаю. Помню только, как я горевала, узнав, что придется уезжать из Готхоба.

Мама с папой были очень веселы, строили планы и радова­лись, что в нашем новом доме будет вид на закат (в Готхобе его не было), к тому же старый дом стал для них тесен.

Меня же вполне устраивал наш Готхоб. Здесь каждый камень, каждое дерево были мне друзьями, берег и море навевали на меня особое настроение. Какой же нужен закат, разве не золотит солнце по вечерам Несодден и не зажигает золотые отсветы в окошках Льяна?

Но в конце концов и я заразилась папиным нетерпением и увлеклась этими планами. В гостиной у нас весь стол был завален чертежами, и отец то и дело вносил в них поправки. Архи­тектор тут был не нужен. Но все же было решено пригласить Ялмара Вельхавена, как только отец закончит чертежи.

Однажды и меня взяли посмотреть новое место, и тут я вовсе перестала оплакивать Готхоб — так мне там здорово понравилось. Усадьба будет у нас огромная, около 55 мол [100] , почти сплошь зарос­шая дремучим лесом, с кусочком морского берега, отстоящим, правда, довольно далеко от будущего дома. С холма виднелись при­вольно раскинувшиеся поля, окруженные темными лесами, вдали синели лесистые же горы. Совсем далеко искрился на солнце фьорд, там был и Несодден. При виде его теплее делалось на ду­ше. Теперь я поняла, о каких закатах говорили мама с папой. Последние лучи заходящего солнца освещали видневшуюся среди густой листвы красную крышу амбара, что стоял пониже, на земле хутора Форнебу, где родилась и выросла бабушка Аделаида Нансен.

100

 Мол — норвежская мера площади; равна 10 арам (1000 кв. м). 

Мы с мамой долго сидели на лужайке и смотрели в ту сторону, а папа шагами отмерял площадку для будущего дома. Мама рассказывала мне, как все будет замечательно, как много здесь бу­дет комнат, и, ты только подумай, даже ванная! А еще башня, и огромный зал, и конюшня, и лошади, и еще много чего инте­ресного. Густой лес, спускающийся к самому морю, так и манил по­гулять. Так можно будет построить укромный шалаш.

Словом, я тоже стала ждать переезда с нетерпением.

Почти в одно время с постройкой дома в Люсакере мы ку­пили и Сёркье. Отец давно уже присматривал себе хорошее место для охоты и наконец нашел большой участок в районе между Роллагом в Нумедале и Хувиндом в Телемарке. Какой-то крестьянин выстроил там на берегу горного озера небольшую гостиницу, но она себя не оправдала, и хозяин решил расстать­ся с ней.

Добираться туда из Христиании нужно было два дня. Вначале ехали по железной дороге до Конгсберга с пересадкой в Драммене, а оттуда верхом и в коляске добирались до Нумедаля. К вечеру первого дня мы были на хуторе Фекьян в Роллаге,

где нас радушно встретил приветливый толстяк Ёран Троен и приютил до утра. Потом мы снова уселись в повозки и поехали дальше по долине в Бакке, что в Вегели. Там мы перегрузили вещи на лоша­дей, и оттуда наш длинный караван потянулся к озеру Сёркье, до которого оставалось три мили езды по горам.

Поднявшись на гребень горы, мы увидели внизу озеро, а потом разглядели и красный дом, окруженный надворными постройками. Мы помчались вниз, березы так и мелькали по сторонам. Вот на­конец и приехали.

Двухэтажный дом с красными стенами и белыми наличниками на окнах стоял как-то прочно и надежно посреди светлых берез и темных елей. Повыше на лугу приютился пастуший сетер, где жила скотница Анна, рядом был хлев для коров, коз и овец. Пока снимали с лошадей поклажу, я сбегала по­здороваться с Анной и животными, и все мы были рады этой встрече.

Когда мы потом переезжали в горы, отец почти всегда нас провожал и сам следил, чтобы у нас было вдоволь продуктов, дров, чтобы в порядке были рыболовные снасти, одежда и чтобы у мамы была прислуга. Он завел на хуторе несколько овец, чтобы летом у нас было мясо. Дом был прекрасно обставлен, отец ничего не забыл. Еще зимой он привез туда даже пианино, чтобы мама не скучала. Каждое лето на хутор приезжал настройщик и оста­вался у нас на несколько дней.

Питались мы главным образом красной форелью, которая водилась в озере Сёркье. У нас было разрешение на рыбную ловлю, даже на той половине озера, которая относилась к Телемарку, а озеро кишело рыбой. Сколько бы мы ни ловили ее сетью и оттером, рыба не переводилась, а мама была страст­ным рыболовом и не хуже мужчины управлялась с оттером в 20—30 крючков. Часами мы плавали в лодке по озеру, там я научилась грести ровно, чтобы линь был все время натянут. Ни разу мы не вернулись домой, не наловив рыбы на обед для всей семьи.

Мама весь день пела и смеялась: помощников у нее было до­вольно, а дети росли прямо-таки на глазах. Летом к нам то и дело приезжали друзья и родственники. Каждый год у нас гостили профессор Торуп с Анной Шёт — Доддо и Да, тетя Малли с дядей Ламмерсом и старый художник Кнут Бергслиен.

Как-то раз даже дядя Эрнст и дядя Оссиан выбрались в нашу горную глушь. Дядя Оссиан, не успев приехать, тут же отправился на лодке по озеру и сачком наловил в иле полную консервную банку всяких букашек. Затем посадил их в стек­лянные банки и увез с собой. А дяде Эрнсту заняться было нечем, хотя он добросовестно принимал участие в наших пик­никах. И дядюшка Оссиан участвовал в этих прогулках и даже оказался лучшим ходоком, чем его брат, хотя в свое время дядя Эрнст одним из первых вместе с Осмундом Винье [101] пешком исходил норвежские горы. Теперь у него и спина согнулась, и ноги плохо слушались, но, забравшись на гору Велебу и уви­дев оттуда далекую вершину Гаусты [102] , он как-то весь повеселел и приободрился.

101

Винье, Осмунд (1818—1870),— норвежский поэт, один из крупнейших лириков, писавших на лансмоле. 

102

Гауста — гора на севере фюльке Телемарк, высота 1883 м. 

Тете Малли с дядей Ламмерсом жизнь в горах была по сердцу, они вносили радость и веселье в нашу повседневную жизнь и в наши походы. Они бы с удовольствием пожили у нас подольше, но каждую осень им надо было отправляться в турне с кон­цертами народных песен, и потому они рано уезжали репетиро­вать. Маму всегда очень огорчал их отъезд, больше всего потому, что «они сами себя обижают».

Мама очень любила побаловать одинокого старика Бергслиена и радовалась, глядя, как он весело семенит по дому — маленький, добродушный, в заношенной одежде, никогда не расставаясь со своим альбомом, время от времени делая зарисовки.