Книга об отце (Нансен и мир)

Нансен-Хейер Лив

«Все мы у себя дома узнавали о событиях только из газет и работа Нансена представлялась нам лишь в отрывочных чертах. Мы видели, как ему давали одно за другим сложные трудоемкие поручения. Мы видели его комиссаром Лиги наций, ее пред­ставителем и правой рукой. Мы видели, как он вел переговоры почти со всеми странами Европы, видели, как он руководил бесчисленными миссиями. И все время он был в постоянном дви­жении. В один прекрасный день мы узнаем из телеграмм, что он ведет переговоры с Ллойд Джорджем, потом слышим, что он по­ехал в Рим на прием к папе римскому. И вдруг он уже в России, куда приехал, чтобы своими глазами убедиться в размерах бед­ствия, вызванного голодом, а вскоре совещается с Советским пра­вительством. То он выступает в Женеве на Ассамблее Лиги наций и выступает как поборник гуманизма, не зависящего от политических разногласий. То снова отправляется в путь, хотя недавно еще был в Константинополе и в Греции. И вот уже Нансен опять с нами, на родине. Если мы попытаемся единым взором окинуть весь его многогранный труд, то мысль наша станет в тупик, как это бывает, когда сталкиваешься с очень большими числами.

Мы еще можем себе представить одного голодающего, одного валяющегося под забором в ожидании смерти. Тут мы даже мо­жем посочувствовать. Один беженец, даже группа беженцев, если угодно, с детьми и пожитками на тачке — это доступно нашему пониманию. Но миллионы людей, бесприютно скитающихся по земле, людей, у которых позади одни спаленные жилища, а впе­реди ничего, никакой надежды на будущее,— здесь наша мысль становится в тупик. Мы не представляем себе этой картины, пе­ред нами лишь голые цифры. Благотворительность в интимном кругу, благотворительность в более крупных масштабах — по от­ношению к землякам, в пределах отдельной провинции — это по­стижимо, это мы понимаем. Но работа с целью спасти от голод­ной смерти миллионы людей, население целой части света — тут уже такие масштабы, такое множество разнообразных деталей, что мы становимся в тупик, мы не можем этого осмыслить.

Что поддерживает эту работу? Обычная государственная ма­шина? Но разве ей такое дело по плечу? Или проснувшиеся вдруг в груди политических и государственных деятелей чувства

помогли им развернуть такую кипучую деятельность? О нет! Истоки лежат куда глубже. Призыв дошел до самих народов, до самых глубин, до самых широких народных слоев. Напряжением всех сил уда­лось пробудить общественное мнение. Борьбу нужно было вести вопреки всяким соображениям политики, которые размежевали государства, классы, отдельных людей. Нужно было проникнуть в самые глубины человеческого сознания, которые неподвластны этим уловкам! К человеческим чувствам взывают достаточно часто, но политика взывает к ним редко. Зато те чувства, к кото­рым она обращается, часто как раз сеют рознь между людьми: это эгоизм, подозрительность, жажда власти.

Работа продвигалась не быстро, и преодолеть все препятствия до конца не удалось. На борьбу с голодом и холодом поднялись горячие волны гуманности, пробужденные в человеческих душах, и им удалось поднять на себя тот груз трудовых свершений, кото­рые стали событием в истории человечества.

В первых рядах борющихся мы видим и отдельных борцов, и целые организации, шаг за шагом пробивают они брешь в той стене, которая воздвигнута между страждущими и вожделенным спасением. Но среди этих бойцов выделяется один человек. Чего только не взвалили на его плечи! Какие требования не предъяв­лялись к его энергии, организаторским способностям, инициативе, к его самопожертвованию и умению сложное сделать простым. Чего только не испытал этот человек, исколесивший всю Европу, стоявший лицом к лицу с бедствиями, обрушившимися на Европу, человек, исполненный чувства ответственности за все совер­шаемое!

И вот сегодня он с нами, и поток воспоминаний захватывает нас. За плечами у него жизнь, вспоминая которую мы особенно поражаемся его способности посвящать ее какой-нибудь одной идее и увлекать за собой других.

Вспомним его поход на лыжах — через всю Гренландию, кото­рый он совершил юношей, почти мальчиком. Он решил, что там, на Крайнем Севере, где гибли дорогостоящие экспедиции, снаряженные могучими державами,— там сможет выручить снаряжение норвежского спортсмена и привычка норвежца ко льдам и снегам. И он доказал свою правоту, пробился сквозь льды, поход его стал вехой в истории арктических исследований.

Мы помним его зрелым мужем, создавшим научную теорию о существовании течения, проходящего через Северный полюс с востока на запад. Почти все исследователи считали, что он ошибается. Но он рискнул жизнью ради торжества теории. Он «вмерз» во льды на востоке и дрейфовал по течению на запад через Северный полюс... И течение вынесло его куда следовало.

Не то же самое разве наблюдали мы в последнее время? Те­чение, в которое мало кто верил, снова вынесло Нансена, куда ему было нужно. Глубинное течение человеколюбия под толстым слоем льда, в который вмерзли целые государства и отдельные люди в своей повседневной борьбе и жизненных невзгодах. Он поверил в это течение, и эта вера помогла ему победить все труд­ности. Пусть,же и впредь течение это несет нас вперед!»

Во время этой речи я посматривала на отца. Он сидел как раз напротив профессора Станга, как всегда склонив голову немного на бок, но взгляд его был обращен в глубь самого себя. Я слу­шала речь оратора, говорившего взволнованно, но ясно и убеди­тельно. Все встали, когда Станг вручал отцу премию. А потом отцу пришлось выступить с ответной речью:

«Профессор Станг наговорил тут много лишнего. Не о самой работе, а о моем участии в ней,— начал Нансен, когда присутству­ющие уселись на места.— Если проделанная работа заслужи­вает признания, то это прежде всего заслуга тех, кто помогал мне,— как организаций, так и частных лиц. Прежде всего я назову Лигу наций, затем Международную организацию Красного креста в Женеве и американское общество Красного креста. Нужно упо­мянуть и другие общества Красного креста, например шведское. Затем германскую правительственную организацию, оказавшую помощь транспортом, и Советское правительство, доставившее пленных до границы. Значительную помощь оказал и ряд отдель­ных лиц, работавпгие на местах часто даже рисковали своей жизнью. Это был гуманный труд ради облегчения последствий войны, но он не может помешать развязыванию новой войны. А цель борьбы за мир именно в этом. Лигу наций критиковали за то, что ее усилия были больше направлены на первое, чем на второе. Но все-таки и наша работа имеет значение как средство предотвращения войн в будущем, поскольку она помогает пробу­дить чувства братства и любви к ближнему. Оглядевшись вокруг, мы придем к выводу, что положение в Европе ужасно и в буду­щем не сулит ничего хорошего. В отношениях между классами и между народами царят чувства эгоизма и подозрительности. Великая война, которая будет последней войной,— что стало с этими громкими словами? По-моему, эта война яснее, чем все предыдущие, доказала, что войны никогда не приносят добра, даже победителям. И все же находятся дикари, которые говорят о следующей войне, говорят, хотя знают, что эта война принесет только разрушение. Она приведет Европу к гибели.

Мы идем по пути, возвращающему нас к варварству. Если вы поедете во Фракию, вы увидите, как целый народ бредет по до­рогам, унося с собой свои пожитки, и поймете, что мы вер­нулись к временам переселения народов. Мы дошли уже до того, что с полным спокойствием способны говорить об уничтожении целых народов.

Средство спасения найти нелегко, но надежду придает нам Лига наций. Если и она окажется ложной, то, значит, все погибло».

Высказанный здесь призыв проникнуться доверием к Лиге наций явился основной мыслью его второй нобелевской речи, с ко­торой он выступил в актовом зале спустя неделю. Он, напомнил слова Акселя Оксеншерна [209] по поводу переговоров о Вестфаль­ском мире [210] : «Знал бы ты, сынок, как мало мудрости правит миром».

«В последнее время мы были свидетелями следовавших друг за другом дипломатических и политических конгрессов. Прибли­зил ли нас хоть один из них к решению проблем? Вот и сейчас заседает конгресс в Лозанне. Будем надеяться, что он принесет нам долгожданный мир на Востоке, и тогда хоть одним сложным вопросом станет меньше. [211] Ну а как же с главной бедой, с глав­ным недугом?

Ходят Слухи о том, что хозяева германской промышленности не желают установления нормальных отношений с Францией, что они намереваются продолжать свой нечеткий, изменчивый курс. Тогда марка будет падать и дальше, и немецкая промышленность сможет существовать по-прежнему. А если наведут порядок, то марка стабилизируется и немецкая промышленность рухнет, буду­чи не в силах выдержать конкуренции.

Правда ли это или нет, но уже сам факт возникновения подобных слухов наглядно свидетельствует о том, что все европейское общество давно уже стало и остается мячиком в руках бессовест­ных спекулянтов-жонглеров — политических спекулянтов, финан­совых спекулянтов, идиотов, может быть недочеловеков, которые не понимают, к чему все это ведет. И тем не менее европейское общество всецело в руках спекулянтов, которые жонглируют его жизненными интересами.

А чего ради? Только ради власти.

Посмотрев вблизи на страшную нужду, царящую в нашей плохо управляемой Европе, невольно почувствуешь, что теперь нужны не программы, не бумага. Нужно действие, настойчивый и кро­потливый труд, для того чтобы заново построить наш мир. Я вижу единственное спасение в сотрудничестве всех народов. Путь к достижению этой цели проходит, по-моему, через Лигу наций. Но имеем ли мы право возлагать на нее такие большие надежды? Что сделала она до сих пор для укрепления мира и доверия? Однако, задавая такой вопрос, нужно помнить, что она еще молодое деревце, которому легко может нанести вред стужа недове­рия, она может приостановить его рост. Мы должны помнить, что Лига обретет полную силу лишь тогда, когда охватит всех, включая те большие страны, которые пока еще в нее не входят. Но даже сей­час эта столь короткое время существующая организация может сослаться на дела, которые указывают путь к светлому буду­щему. Она может сослаться на то, что за недолгое свое существо­вание уже разрешила ряд конфликтов, которые в противном слу­чае привели бы если не к войне, то во всяком случае к серьез­ным волнениям.

Уже то, что Лига наций создала постоянный международный суд, является значительным шагом к установлению доверия между народами. Но величайший и самый важный шаг Лиги — это, по-моему, то, что на предыдущей сессии в Женеве она стала по­средником в деле получения займа для Австрии, которая теперь будет спасена от угрожавшего ей экономического краха. А это позволяет надеяться на большее. Это позволяет надеяться на установление новой, многообещающей линии в экономической по­литике Европы.

Следует упомянуть о ведущейся сейчас работе по оказанию по­мощи страждущим беженцам Малой Азии и Греции. Она только еще начинается, но я надеюсь, что и эта работа будет иметь очень большое значение. Положение сейчас таково, что там назревает невиданный в Европе хаос и отчаяние. Если нам удастся ослабить его, если эту раковую опухоль удастся хоть в какой-то степени вылечить, значит, на Европейском континенте станет одной рако­вой опухолью меньше, одной причиной для беспокойства меньше, одним источником раздоров, разрушительных сил — меньше.

Наконец, несколько слов о помощи России. Здесь Лига на­ций не приняла участия, и я глубоко об этом сожалею. Я верю, что если бы Лига наций оказала здесь свою поддержку, то поло­жение в России было бы спасено и обстановка как в России, так и во всей Европе была бы сейчас совсем иной, лучшей.

Но почему же нашлись такие, которые не желали помочь? А вы спросите их. В первую голову тут повинны политики. Это представители упрямого самодовольства, которое не желает пони­мать инакомыслящих, и они сейчас представляют величайшую опасность для Европы. Нас они зовут мечтателями, добрячками, сентиментальными идеалистами, только за то, что мы верим в добро. Ну, пусть мы легковерны, но, по-моему, это не так уж опасно. Но те, кто упрямо закрывается своими политическими программами и ими отгораживается от страждущего человечества, от миллионов голодающих, умирающих людей,— вот кто погубит Европу.

Близится светлый час рождества, когда звучит призыв, обра­щенный ко всему человечеству: «Мир на Земле!»

Никогда еще страждущее человечество не ждало с такой тоской, как сейчас, вестника мира, провозвестника человеколюбия, вздымающего белое знамя, на котором сверкающими золотыми буквами начертано: труд.

Каждый из нас

может стать тружеником в его войске, которое победоносно пройдет по Земле и взрастит на ней новое поколение».

209

Оксеншерн, Аксель, граф Сёдермере (1583—1654),— швед­ский государственный деятель, риксканцлер с 1612 по 1654 г. Стремился к установлению шведской гегемонии на Балтике. 

210

 Вестфальский мирный договор 1648 г. между императором Герма­нии, немецкими князьями, Швецией, Францией и другими государствами положил конец Тридцатилетней войне (1618—1648 гг.).

211

Устроители Лозаннской конференции — Англия, Франция и Ита­лия — объявили ее целью «окончательное восстановление мира на Восто­ке». Это «миролюбивое» намерение появилось у держав Антанты лишь после того, как англо-греческая интервенция в Турции потерпела пора­жение. 

XV. В ПРОМЕЖУТКАХ МЕЖДУ ПОЕЗДКАМИ

« Не сделаешь ли ты мне одно одолжение?— спросил меня как-то отец в феврале 1924 года.— Поди, пожалуйста, в «Тиденс Тейн» к своему приятелю Рольфу Томмесену и скажи ему, что пора бы уже напечатать ту статью, которую твой отец давно уже передал в газету».

Статья была посвящена гренландскому вопросу, [212] вокруг кото­рого за последние годы разгорелась политическая борьба между Данией и Норвегией и которому в общественных кругах Норвегии придавалось большое значение. Дания претендовала на всю Грен­ландию; это вызвало большое возмущение норвежской обществен­ности, причем она в этом споре опиралась на аргумент, заключав­шийся в том, что Норвегия должна защитить от посягательств свои законные права на промысел в этом районе. В 1923 году датскому правительству была направлена нота с предложением начать переговоры, и обе стороны занялись обсуждением спорных вопросов, не касаясь, однако, важнейшего с точки зрения между­народного права вопроса о суверенитете.

212

Гренландский вопрос возник в связи со спорами между Данией и Норвегией из-за восточной части Гренландии, на которую Норвегия предъявила свои права. С конца XIX в. норвежские рыболовы и охотники на морского и пушного зверя постоянно вели промысел у восточных берегов Гренландии и имели здесь свои охотничьи базы. В мая 1921 г. датское правительство объявило о переходе всей Гренлан­дии под управление датской администрации. Это постановление лишало норвежцев их привилегий в Восточной Гренландии, и поэтому в Норве­гии поднялась волна антидатских настроений. Осенью 1923 г. между Данией и Норвегией начались переговоры, в результате которых 9 июля 1924 г. было заключено соглашение о Восточной Гренландии. По этому соглашению, норвежцы получали в Восточной Гренландии одинаковые права с датчанами на ловлю рыбы и охоту, использование земли, созда­ние метеостанций и т. п. Несмотря на соглашение, противоречия между Данией и Норвегией сохранились, и норвежцы вели постоянную борьбу за усиление и расширение своего влияния в этом районе Гренландии. В 1930 г. в Норвегии был разработан трехлетний план исследования Восточной Грен­ландии. А в 1931-м правительство Норвегии, после высадки специального отряда, объявило о присоединении к Норвегии Восточного берега Грен­ландии. Дания заявила протест. В 1933 г. в Гааге датско-норвежский конфликт был разрешен международным судом в пользу Дании, но за Норвегией было признано право на организацию рыболовства и других промыслов на Восточном побережье Гренландии. 

Отец не одобрял этого и считал, что сейчас высказывать какие-то претензии к Дании несвоевременно. С этих позиций и была на­писана его статья, которую он передал Томмесену, стороннику противоположного мнения.

Любезный и обаятельный Рольф принял меня хорошо, но со­вершенно очевидно было, что статья моего отца ему не по вкусу и печатать ее он не торопится. У Нансена небось столько хлопот во всем мире, думал он, наверное, что на сей раз пусть он предо­ставит решать наши домашние дела тем, кто давно уже и горячо за них борется.

Однако же Нансен отнюдь не перестал интересоваться норвеж­скими делами, хотя и был теперь занят задачами европейского масштаба. Он считал, что национальная гордость может выра­жаться разумнее, чем воплями о том, что Норвегия утратила за сотни лет,— Бухюслен, Хэрьедален, Гренландию, Фарерские острова и Исландию,— или переименованием Христиании в Осло, перенесением праха Торденшельда в Норвегию и прочими пустя­ками. [213] Напротив, если Норвегии сейчас придется взять на себя ответственность за управление населенным западным побережьем Гренландии, это будет национальным бедствием. В лучшем случае мы это сделаем не лучше датчан, а скорее всего даже хуже, по­скольку у нас нет никакого опыта. Подумать только, каких это потребует затрат! Захотят ли норвежцы тратить такие суммы, ка­кие затратила на Гренландию Дания за последние пятьдесят лет? «По-моему, в Норвегии есть такие районы, на которые мы можем потратить свои излишки с куда большей пользой».

213

 Хэрьедален и Бухюслен — небольшие районы юго-западной Швеции, на границе с Норвегией. В старые времена принадлежали Норвегии. Пер­вый район перешел к Швеции в 1645 г., второй в 1658 г. Фарерские острова принадлежали Норвегии с 1035 г., Гренландия — с 1261 г. и Исландия — с 1264 г. В дальнейшем после установления в Норвегии датского влады­чества эти территории также попали под датское управление, а после образования шведско-норвежской унии (1814 г.) Фарерские острова, Гренландия и Исландия остались за Данией.

Торденшельд, Петер (1691 —1720),— известный норвежский флото­водец, получил широкую известность благодаря своим успехом в морских сражениях со шведами. Похоронен в Копенгагене.

Но больше всего его возмущала несправедливость по отноше­нию к эскимосам. В этом споре о них совсем не подумали:

«Законные хозяева этой страны — эскимосы, их интересы име­ют здесь решающее значение. Лучше всего будет, если и датчане, и норвежцы, да и остальные народы отступятся и оставят эскимосов в покое, без европейского вмешательства. Из опыта давно уже хорошо известно, что под влиянием белой расы и ее «культурной деятельности» первобытные народы разлагаются и в конце концов гибнут.

В других, более благоприятных зонах такое вытеснение и унич­тожение оправдывали тем, что, мол, туземцы сами не умеют ис­пользовать богатства своей страны. Если отнимут землю у эскимо­сов, а их самих погубят, не будет и этого оправдания. Самые само­довольные европейцы не посмеют утверждать, что они в конечном счете сумеют использовать эту землю значительно лучше, чем эскимосы. Говорят о какой-то горстке эскимосов. Эта горстка сей­час составляет 10 тысяч! Интересно, сколько европейцев прокор­мит Гренландия, если исчезнут эскимосы. Тогда там действитель­но будет горстка людей, к тому же очень маленькая».

Рольф Томмесен поступил, как всегда, благородно и поместил эту статью на следующий день после разговора со мной. Заканчи­валась она словами Нансена о том, что во время этого датско-норвежского спора ему часто вспоминалось письмо, которое один эскимос написал священнику Паулю Эгеде, сыну Ханса Эгеде [214] , в 1756 году. Эскимосы узнали о том, что англичане и французы воюют и убивают друг друга.

«Когда я через переводчика спросил у шкипера о причине та­кой бесчеловечности,— пишет эскимос,— он ответил, что война идет из-за земли (Канады), которая лежит напротив нашей земли, от нее туда плыть три месяца. Тогда я подумал, что у них не хватает земли и жить негде, но он сказал — нет, просто важные господа желают подчинить себе побольше земель и народов. Я так сильно удивился такой жадности и так испугался, что она обратится на нас, что чуть не потерял душу... Но потом я себе сказал: «Слава богу! Мы бедны и не имеем ничего, на что могли бы позариться жадные каблунаки (европейцы)... Какие мы счастливые люди, что лишены такой сильной прирожденной жадности!» Я частенько дивился, глядя на христиан, и не мог их понять. Их учителя по­учают нас, как надо избегать дьявола, которого мы и не знали, а озорники-матросы просят дьявола, чтоб он их взял и разразил. И если бы я сам не знал многих хороших и порядочных христиан, то пожелал бы, чтобы мы лучше никогда их не видели, чтобы они не могли портить наш народ».

214

Эгеде, Ханс (1686—1758),— первый норвежский мис­сионер в Гренландии; основал норвежскую колонию Готхоб на западном берегу Гренландии. Его сын Пауль Эгеде (1709—1789) продолжил пас­торскую деятельность отца среди гренландских эскимосов. П. Эгеде со­ставил первый эскимосский словарь (1750 г.) и написал грамматику эскимосского языка (1760 г.). 

Гренландия — Гренландией, думал отец, а у нас есть задачи и поважней. Многим районам грозило разорение. Государственный долг был так велик, что даже проценты на него превышали весь прежний бюджет. Долг с каждым годом все возрастал, и не пред­принималось никаких шагов к тому, чтобы как-то исправить поло­жение.

В это время Нансен познакомился с молодежью, интересующейся политикой. Один из них, инженер Юаким Лемкуль, при­езжал в Пульхёгду, чтобы ознакомить отца с проектом новой по­литической организации. Мысли, высказанные им, для отца были не новы. Он увидел в этой программе свою заветную мечту «спло­тить норвежский народ»— города и села, все партии, все сословия. Отец считал, что в этом заключается единственная возможность спасения «нашего тонущего корабля».

После совещания у Миккельсена в Гамлехаугене в 1925 году был образован Отечественный союз. В его программе выразилось стремление старых соратников по 1905 году упрочить будущее Норвегии... На учредительном собрании в Бергене выступил Миккельсен, а в нашей столице, которая с 1925 года была переимено­вана в Осло, выступил Нансен. Через несколько месяцев Миккельсен скончался, и теперь Нансену предстояло продолжить эту рабо­ту, пока позволят силы.

Отечественный союз ставил своей целью поднять экономику и промышленность страны, а имя Нансена стало знаменем, вокруг которого сплачивался он в первые годы своего существования. Даже те, кто не вдавался особенно в политические цели союза, шли за Нансеном, и при жизни отца в него входило много беско­рыстной молодежи. Самый большой митинг состоялся на стадионе в Тёнсберге летом 1928 года. Послушать выступление отца собра­лось тысяч пятнадцать народу. Мы с ним стояли наверху и смотрели, как сюда приближалось от города длинное факельное шествие. Красивое это было зрелище в светлый летний вечер. Когда отец, все еще гибкий и стройный, направился к трибуне, все разом стихло.