Книга отражений. Вторая книга отражений
Шрифт:
Бальмонт едва ли не первый показал силу первого пэона как основного ритма пьесы, который дал возможность утилизировать сочетания четырехсложных слов с ударением на первом слоге.
Отданное стиснутым рукам,Судорожно бьющееся тело 230 .Ср. «Придорожные травы».
Бальмонт дал нам первый почувствовать красоту полустиший, как это видно из следующего ритмического примера:
Волна бежит. Волна с волною слита.Волна с волною слита в одной мечте.Прильнув к скалам, они гремят сердито.Они гремят сердито: «Не те! Не те!»И в горьком230
Сб. «Будем как солнце».
231
«Волны» – сб. «Будем как солнце».
Среди ритмических созданий Бальмонта меня очень заинтересовали его прерывистые строки «Болото» («Только любовь», с. 144 сл.) и «Старый дом» (Тл. 146 сл.). Ритмичность этих пьес не может быть сведена к нашим схемам: если отдельные строки и измеряются с некоторой натяжкой нашими ритмическими единицами, то объединение каждой из них можно искать разве в мелькании одного какого-нибудь ритмического типа: болото есть слово амфибрахическое, и амфибрахий лежит в основании ритма самой пьесы, причудливо перебиваясь третьими пэонами и анапестами.
Слова старый дом – составляют кретик, а потому кретик есть основной размер самой пьесы, так озаглавленной.
Вот отрывки из поэмы «Болото»:
На версты и версты шелестящая осока,Незабудки, кувшинки, кувшинки, камыши.Болото раскинулось властно и широко,Шепчутся стебли в изумрудной тиши.Или:
О, как грустно шепчут камыши без счета,Шелестящими, шуршащими стеблями говорят.Болото, болото, ты мне нравишься, болото,Я верю, что божественен предсмертный взгляд.Пьеса «Болото», по-моему, ритмически символизирует зыбкость и затрудненность движенья по трясине: в стихах чувствуется тряска, соединенная с мучительным, засасывающим однообразием.
В «Старом доме» наблюдается еще большая разносоставность строк, чем в «Болоте». При этом удивительная унылость и мистический колорит придаются пьесе, кажется, тем, что вся она состоит из мужских стихов, падающих как-то особенно тяжело и однообразно.
Кто в мертвую глубь враждебных зеркалКогда-то бросил безответный взгляд,Тот зеркалом скован, – и высокий залНаселен тенями, и люстры в нем горят.Канделябры тяжелые свет свой льют,Безжизненно тянутся отсветы свечей,И в зал, в этот страшный призрачный приют,Привиденья выходят из зеркальных зыбей.Есть что-то змеиное в движении том,И музыкой змеиною вальс поет.Шорохи, шелесты, шаги… О старый дом,Кто в тебя дневной, не полночный свет прольет? 232232
«Старый дом» – сб. «Только любовь».
Размер пьесы «Старый дом» символически изображает мистическую жизнь старых зеркал и пыльных люстр среди гулкой пустоты зал, где скрещиваются кошмарные тени, накопленные в старом доме, как в душе, за его долгую пассивно-бессознательную, все фатально воспринимающую жизнь.
Замкнутость, одиночество этого дома-души болезненно прерывается только ритмом какого-то запредельного танца:
Мы кружимся бешено один лишь час,Мы носимся с бешенством скорее и скорей,Дробятся мгновения и гонят нас,НетИли заглушенными призывами жизни:
Живите, живите – мне страшно —Живите скорей.Прерывистые строки Бальмонта будто бы несколько противоречат изысканности его стиха. Но это только видимость. Изысканность сохраняет свое обаяние над лирикой Бальмонта, внося в самые причудливые сочетания ритмов строгость строфичности и богатство рифмы. У Бальмонта почти нет белых стихов, и русская поэзия давно уже не знала рифмы богаче, при всей ее свободной изящности.
Беру примеры на выбор:
болото – кто-то; осока – широко;
камыши – тиши; навсегда – следа;
изумрудом – чудом; говорят – взгляд;
распахнет – гнет.
Рифма Бальмонта ровно настолько богата, чтобы не дать почувствовать за нею вычурности, вымученности.
Чтобы заключить сказанное мною о поэзии Бальмонта и в виде запоздалого motto 233 к моему очерку – вот недавно сказанные слова Анри Альбера 234 .
233
Эпиграф (ит.).
234
Анри Альбер (наст. имя Анри-Альбер Хауг; 1869 – 1921) – французский германист, переводчик.
Вторая книга отражений
Он говорил их о Ницше, я скажу о Бальмонте, как лучшем представителе новой поэзии.
Henri Albert (Fr'ed'eric Nitzche).
Son influence sur notre jeune litt'erature a deja 'et'e consid'erable. Elle ira tous les jours grandissante. Salutaire? N'efaste? Qu’importe! Elle nous apporte de nouvelles mati`eres `a penser, de nouveaux motifs de vivre… 235
Вторая книга отражений
Предисловие
Я пишу здесь только о том, что все знают, и только о тех, которые всем нам близки.
Я отражаю только то же, что и вы.
Но самая книга моя, хотя и пестрят ее разные названия, вовсе не сборник. И она не только одно со мною, но и одно в себе.
Мои отражения сцепила, нет, даже раньше их вызвала моя давняя тревога.
И все их проникает проблема творчества, одно волнение, с которым я, подобно вам, ищу оправдания жизни.
235
Анри Альбер (Фридрих Ницше).
Его влияние на нашу молодую литературу было уже значительным. Оно будет возрастать с каждым днем. Благотворное? Пагубное? Не все ли равно! Оно дает нам новый материал для размышлений, новые побуждения для того, чтобы жить (фр.).
Изнанка поэзии
Мечтатели и избранник
Кроме подневольного участия в жизни, каждый из нас имеет с нею, жизнью, лично свое, чисто мечтательное общение.
Но здесь распоряжается уже не жизнь, а мы, ее невольники. Здесь уже мы хотя и молча, хотя и лежа, но можем натешиться над нею вдосталь и, главное, без малейшего риска.
Здесь каждый из нас, из центров вселенной, чувствует себя не только господином жизни, но и ее солнцем, ее единственным, лучезарным и даже как-то неумеренно благотворным солнцем.
И чем ничтожнее моя роль в настоящей жизни, чем бесцветнее самый фон моего существования, тем ярче будет сиять мое сентиментальное, мое щедрое, мое великодушное и прекрасное солнце.
Прочитайте «Белые ночи» Достоевского. Там под видом бедно одетого канцеляриста вас займет один из несомненнейших царей вселенной. И когда этот безыменный ранним летом пробирается по улицам опустевшего Петербурга, вы непременно отличите его по землистому цвету лица, потерянному взгляду и озабоченно-рассеянной походке. Этот человек любит дома`, он дружен со старыми петербургскими домами и молча говорит с ними в томительно-долгий закат жаркого петербургского дня. Но еще больше любит нашу холодноватую белую ночь, и деревянный забор, и ограду церкви, и чьи-то поспешные шаги по рыхлому берегу реки Ждановки.