Книга Полетов
Шрифт:
Пройдя по туннелю несколько шагов, она остановилась перед новой дверью, где сделанная красным надпись возвещала: «ВХОДИ НА СВОЙ СТРАХ И РИСК». Из дверных петель сочился дым, и Пико с мыслью о драконах спросил:
– Это не опасно?
– Для нас - нет, - ответила Солья. Она постучалась, и через несколько мгновений дверь приоткрылась и в щели показалась дымящаяся сигарета.
Глубоко под борделем, под городом, в заброшенном канализационном тоннеле, в пещере, где не было ничего, кроме книг, Нарья проводила дни отшельником в келье из слов. Сложенные стопками
– Что надо?
– нахмурилась она.
Солья объяснила затруднение Пико.
– Подумай, Нарья, - взмолилась она.
– Представь, что месяцы жила без книг и оказалась посреди книжного изобилия, не имея возможности им насладиться.
– Из своей библиотеки в городе у моря я принес три книги, - с готовностью сказал Пико.
– И буду рад поменяться.
Нарья откинулась назад, прикусив сигарету, и он уже решил, что их сейчас выставят вон, но она вновь облокотилась на стол и жестом предложила ему присесть на сравнительно устойчивую стопку. Черные глаза пифии горели сквозь дым,
– Книги, - произнесла она.
– Книги, - он весь подался вперед, стиснув руки на коленях.
– Книги, - кивнула она, превращая слово в заклинание, встала и сняла с полки том.
Солья улыбнулась:
– Ну, я вас оставлю.
Каково открыть собственную страсть в ком-то другом? Любовь Пико к книгам представлялась таким редким чудачеством, что ему пришлось замуровать в сердце эту привязанность, как дверь в священную библиотеку. Себя он считал выродком, ненормальным, вроде мужчины, вместо женщин вожделеющего самок других видов - овец или голубок. Но здесь, на другом конце мира, нашлась девушка, почитающая то же, что он, живущая, как и он, в окружении книг, со словами, беспрестанно вихрящимися в голове, как вода в мельничном колесе, в которой были также плотина и омут.
Этой ночью их голоса то срывались на крик, то заходились рыданиями. Пико ничком барахтался среди страниц. Нарья разгребала сваленные грудой книги. Из вечной неразберихи разума извлекали они длинные клинки фраз, кидая друг другу, как вызов, или выхватывали отдельные слова, более драгоценные, чем самоцветы, и рассыпали их по полу, а те перекатывались бусинами из лопнувшего ожерелья. Фрагменты историй из книг и собственные переживания цеплялись друг за друга так, что правду о странной жизни каждого уже было не отличить от вымысла. А потом Нарья показала наброски собственного романа, который, как понял Пико, рассказывал о девушке, однажды собравшей немного еды, привязавшей стайку скворцов к цветочному горшку и улетевшей в небо.
Когда, уже за полночь, заглянула Солья, глазам ее предстала Нарья, декламирующая, стоя на столе: «Увы, сколь чужды улицы нам в городе печали»*, а Пико внимал, стоя на коленях, руками обхватив ее лодыжки. Рот у Сольи растянулся до ушей. Нарья оборвала напев и затянулась сигаретой, Пико тем временем поднялся, вытирая выступившие слезы.
– Я в «Сову и наковальню», - сообщила
Нарья не проявила желания, но Пико вцепился в нее:
– Нарья, пойдем. Мы должны быть вместе этой ночью.
Она встала, задула свечи, и вся троица под зонтами двинулась в таверну. Зарко уже сидел за угловым столиком. Он шумно приветствовал их и предложил присоединиться. Из сумрака вынырнул толстопузый хозяин с четырьмя пивными кружками в каждой руке, пропал за дверью и появился вновь, вытирая руки о фартук в ожидании заказа.
– Виски!
– потребовал Зарко, но Солья остановила его.
– Сегодня будем пить вино. Три бутылки лучшего красного. К ним, если есть, виноград. И пожалуйста, чистые стаканы.
– Обязательно - и хозяин вновь нырнул в шумное марево.
Пико осмотрелся. В центре, под квадратом открытого неба,
на истертых временем камнях, стояла глыба наковальни, по стенам висели подковы и серпы - следы былой жизни таверны. Время от времени кто-нибудь из пьяниц взбирался на наковальню пропеть песню, запинаясь в забытых рифмах и отчаянно горланя припев.
Когда принесли вино и стаканы были наполнены, Зарко предложил тост:
* Строка из элегии РМ. Рильке (Дуинские элегии, Элегия десятая) - прим. перев.
– Кровь за кровь тех, кто поклоняется красоте.
Они чокнулись и выпили, вино и вправду оказалось густым и терпким, как кровь.
– Поклоняется, но не любит, - произнесла Солья.
– Красота - моя вера, - ответил художник, - красотки - мои идолы, а иконы я создаю сам, - он достал из складок мантии альбом и принялся рисовать.
– А в чем твоя вера?
– обратилась Солья к Нарье, но та покачала головой, не желая отвечать либо утверждая верой молчание.
– А твоя?
– спросила она у смотрящего в стакан Пико.
– Крылья?
– сказал он.
– Книги? Печаль. Я ищу свой храм, что, думается, прячется где-то в песках восточной пустыни. А у тебя самой?
Солья обвела взглядом стол.
– Мои друзья, - сказала она.
– Я в своем храме.
– За святых Сову и Наковальню, - подхватил Зарко, и они вновь подняли стаканы.
По мере того как уходила ночь, веселье стихало, посетители неверным шагом отправлялись в опасный путь к собственным постелям, иные укладывались прямо на лавках, на столах, на покрытом лужами полу. Среди них не было никого заметно старше Пико.
– Как много детей в этом городе, - тихонько пробормотал он.
– И почему-то здесь не встретишь стариков.
– Я сохраняю им молодость, - не расслышав, перебил Зарко.
– Их молодость живет в моих картинах. Стоит приметить личико девушки, перенести на бумагу, и она не умрет, будет жить вечно.
– Никто не живет вечно, - сказал Пико, но Зарко снова склонился над альбомом, мурлыча:
– Вечная молодость, вечная молодость...
– Куда уходят умершие?
– спросил Пико.
– Мы съедаем их, - ответила Солья.