Книга Полетов
Шрифт:
Вспомнили и ее обильнейшие завтраки. Ее самозабвенное чревоугодие. Подкрепленные подобными воспоминаниями и замечательным вином, они вмиг смели утку, фасоль, яблочный соус и картошку. Когда Гойра забирала поднос, там осталась лишь горсть обглоданных костей.
После миндального крема и кофе в маленьких чашках, когда все откинулись на стульях, решив, что трапеза окончена, она извлекла из буфета бутылку бренди - более древнее, по ее словам, чем сам город. Бренди из начала времен, последовательно выдержанный в давно уже рассыпавшихся бочках из разных винных погребов, который поджидал только подобного сборища
–
– На кого же еще мне его тратить? Пейте ваш бренди, Пико.
Избыток пива на голодный желудок оборачивается хриплыми шутками, отвратительным пением и рвотой. Но следствием безупречного вина, выпитого неспешно с превосходной едой и отполированного великолепным бренди, становятся удивительные беседы. Глубоко за полночь, когда дрова уже превратились в угли, а снег все шел, они разговаривали о тайнах, о необыкновенной силе, которая высвобождается от их разоблачения и могущество которой несоизмеримо с их собственными крошечными значениями.
Пико приблизил руки к горящей в канделябре свече, спрятав мерцание между ладоней.
– Солья была как пламя свечи, - сказал он.
– А я - как пожиратель огня, не способный выдохнуть, - угрюмо пробормотал Зарко.
– Она несла свет в себе, - откликнулась Нарья, - но не дарила всем без разбору.
– Ах, Солья, - продолжал Пико, - вот уж кто знал силу тайны. При поцелуе казалось, что она забирает тайну с твоего языка и дарит другую в ответ.
Повисла тишина. Потом Зарко медленно встал:
– Что ты сказал?
Слегка захмелевший Пико улыбнулся ему.
– Ее поцелуи, сказал я, были сродни тайне. Тайному знаку слияния губ.
– Ты целовал ее? Целовал Солью?
– Да, Зарко, я ее целовал. Мы были любовниками. Ведь ты, Зарко, бросил прекрасную плясунью из-за ее увечья. Она мертва, она мертва - так пусть эта тайна откроется, завьется по узким улочкам и снимет наши оковы. Да, я ее целовал. Садись, Зарко, садись.
Но художник больше не сел. Он поднял руку, наставив на Пико палец, как холодное слово, проступившее в мерцании свечей.
– На рассвете, - произнес он.
– На северном пустыре. Оружие приготовит Нарья.
В последовавшей за этим гробовой тишине его каблуки простучали по мощеному полу, потом зашелестела наброшенная на плечи накидка и хлопнула дверь, а через мгновенье повеяло ледяным дыханием морозной ночи.
Остаток ночи походил на сон. Поначалу Пико не мог сообразить, что его ожидает. Только когда Нарья стала описывать правила дуэли, он понял, что канат Сольи лопнул уже без нее, и теперь он падает, не зная, что ждет внизу, булыжники или хризантемы.
Рассвет был ясным, с трескучим морозом. Горстка ворон по дуге взмыли ввысь и упали, как брошенные камни, и после этого в городе все застыло, кроме маленькой группы на огромном заснеженном мосту. Первым шел Зарко, широкими шагами отхватывая большие куски дороги, следом Нарья с футляром под мышкой. Пико брел последним, колеблясь и медля, как будто стряхивая снег с лодыжки статуи или подбирая увядший лист он мог предотвратить то, что должно было случиться. Они вышли из города, оставив горы слева, и прошли небольшой рощицей к пустырю, служившему ареной для многих эпизодов из прочитанных им здесь книг. Это был вытоптанный овал в окружении
Нарья докурила, опустилась на колени и открыла футляр. Под крышкой с обтрепанной сатиновой подкладкой рядышком, как дремлющие хищные птицы, пристроились два короткоствольных пистолета. Рукоятки их были отделаны розовым Деревом с сеткой из серебряной проволоки, стволы густо смазаны маслом и радужно переливались. Она подошла к Пико, тот выбрал пистолет, неумело взяв его в обе руки. Зарко пренебрежительно взял оставшийся, извлек пулю и проверил механизм. Дунул в ствол, вложил пулю назад, и крутанул пистолет на указательном пальце, так что рукоятка со шлепком легла в ладонь.
Оставив Пико и Зарко у столба, Нарья отошла, чтобы произнести заключительные слова.
– Я скомандую, и по моему счету каждый из вас сделает десять шагов, после чего в любой момент можно стрелять. Оба согласны с правилами?
Стоящие спиной к спине дуэлянты не шелохнулись.
– Тогда начнем. Один. Два. Три.
Хриплый голос ронял слова в воздух, где они на мгновение повисали, как оседающий пепел.
– Четыре. Пять. Шесть.
Сердце гулко ухало, кровь ревела у Пико в ушах, но с тем, как подходил к концу отсчет, все улеглось. Странная легкость внезапно охватила его, он точно парил над снегом, наблюдая далеко внизу медленно расходящиеся фигуры - единственное, что двигалось в застывшем мире. Паузы между цифрами, казалось, растягивались в вечность.
– Семь. Восемь. Девять. Десять.
Когда он начал оборачиваться к Зарко, конечности налились свинцом. Художник, во время отсчета державший пистолет дулом кверху возле уха, вытянул руку перед собой. Пико тряхнул головой, как человек, старающийся сконцентрироваться, нашел глазами пистолет и стал поднимать руку.
Выстрел был странно тихим, как хруст сломанной ветки, щелчок пальцами или негромкий кашель. Пико испугался, что сам нажал курок, но тут же увидел клубок дыма, расплывающийся над пистолетом Зарко. Только ствол его был повернут в другую сторону. Ошеломленный Пико увидел плеснувший на снег позади Зарко кровавый фонтан, а следом как подрубленное дерево свалилось безжизненное тело.
Пико сделалось дурно. Упав на колени, он схватил горсть снега и стал растирать лицо, словно шок от холода мог перебить бурю в сердце. Он уткнулся лбом в землю, сжался в комок, только бы не видеть это небо, где кружили вспугнутые птицы, и очнулся, когда Нарья стала трясти его за плечо.
В сменившем наряд городе они сидели в кафе вдвоем, и Пико казалось, что, кроме пальцев, держащих чашку горячего кофе, все тело его заледенело. Он крепко сжимал чашку, как утопающий сжимает обломок дерева, в надежде что его вынесет к берегу.