Книга предсказанных судеб
Шрифт:
– Боже мой! Филипп! Филипп, ты меня слышишь? – Ольга аккуратно приподняла его окровавленную руку, стараясь нащупать пульс. Рука была горячей.
От вида крови у нее закружилась голова, она покачнулась… И не заметила, как из образовавшейся толпы вынырнул и стал торопливо удаляться ссутулившийся человек в спортивной куртке и темных очках, резко диссонирующих с его костюмом.
На скамейку у входа в морг, где сидела Ольга, устало опустился Виктор Семенович. В «Скорую» его не взяли, и он добирался своим ходом:
– Олечка, ты как? – заботливо спросил адвокат.
– Ох, Виктор Семенович. Даже не знаю…
– У меня валидол есть. Дать? – Шепелёв протянул
– Давайте, – прозвучал ее безжизненный голос.
– Ты посиди, а я пойду с документами разберусь. Подождешь?
– Да. Наверное, мне надо куда-то позвонить… в посольство или…
– Разберемся, деточка.
– Боже мой… Казалось бы, еще два часа назад я собиралась просто стереть его в порошок. Нет, правда, Виктор Семенович. А сейчас вот реву и не могу остановиться… – Ольга сунула под язык таблетку, показавшуюся ей совершенно безвкусной.
И по щекам ее ручьями потекли слезы.
20. Траур
Франция, Бургундия, графство Помар, 1499 г.
– …и слезы нескончаемым потоком текли у меня по щекам. Сколь ни горьки были нанесенные мне обиды, ибо в супружестве я не обрела ни любви, ни уважения, ни покоя, долг вдовы неизменен: молиться, скорбеть и оплакивать своего супруга.
И вот рука об руку с сыном, дочерью и кузеном Анри я шествовала вслед за катафалком с телом новопреставленного графа Мишеля Помар де Рабюсси. За нами с громкими скорбными причитаниями двигалась благородная свита графа, не менее двадцати господ, а за ними челядь во множестве. И каждый под черным одеянием своим нес подлинные страдание и боль, каждый на свой лад печалился, рыдал, причитал, заламывал руки. Горе, возлюбленные мои дети, обладает поразительной силой объединять людей и высокого, и низкого рождения. Я видела, как стоявшие вдоль дороги простые горожане при появлении кареты с черным покровом вставали на колени и плакали. И нельзя было усомниться в их искренности, в их горячей сопричастности к горю своих сеньоров.
Но вот панихида по усопшему подошла к концу, и граф упокоился в фамильной усыпальнице собора Святого Бернара. Мы же в траурном строе, следуя за опустевшим катафалком, еще трижды объехали храм и монастырский двор. Казалось, природа скорбела вместе с нами, ибо ледяной дождь и ветер, вздымающий черные одеяния, пробирали нас до костей. В тот момент мне подумалось, что непогода принесет целительные силы и выморозит наше страдание. Но я ошибалась, не ведая, что для нас грядут новые печали…
– А я знаю, бабушка, что ты имеешь в виду… – перебила ее нетерпеливая внучка.
– Ты всюду лезешь со своими глупыми догадками, – запальчиво осадил сестру Жакино. – Нечего забегать вперед, потому что Бернар и Тома не слышали прежде этого рассказа!
– Не стоит ссориться по пустякам, милые мои. Жакино, подай мне лучше четки, и я продолжу, как ты и просишь, не забегая вперед.
Известно, что траур в Бургундии весьма строг и расписан до мелочей. И согласно первому его правилу, мне надлежало затвориться на шесть недель облаченной в черное платье в комнатах, завешенных черными покровами. Все ковры, шпалеры, меха и ткани не подобающего трауру цвета были вынесены оттуда, равно как зеркала, музыкальные инструменты и книги, исключая Святое Писание. Занавешенные окна не должны были пропускать яркого солнечного света, лишь канделябрам черненого серебра с неугасимыми скорбными свечами надлежало гореть во вдовьих покоях.
«Dura lex sed lex» [51] . И если таковы правила, не нам их нарушать. Помню, что более всего в моем затворничестве я страдала не столько от отсутствия книг и прогулок на свежем воздухе, сколько
51
Суровый закон, но закон (лат.).
Прежде, когда я взирала на вдовьи платья и размышляла о тяжести траура, меня страшило печальное одиночество. Однако в моих обстоятельствах об одиночестве, о краткой минуте покоя наедине с самой собой я могла лишь мечтать.
Что же до моих верных друзей и слуг, чьим обществом я никогда не тяготилась, то они, по счастью, были, как и прежде, со мной, и среди них моя добрая Татуш, фра Микеле. И мажордом Боншан, и мэтр Мартен, и одна камеристка из прежней свиты, но не из тех, кто шпионил и наушничал, а также горничная Жанет и мальчик-служка.
Ах да! Кое-кого я все-таки назвать забыла – кузен Анри, который по смерти моего мужа на удивление переменился. Ранее я почитала его за пустого ветреника и волокиту, но, видно, потеря старшего брата пробудила в нем добрые душевные качества и сделала его более серьезным…
Так вот, в один из дней, теперь уж не вспомню точно когда, я послала за братом Микеле, имея намерение посоветоваться с ним об одном важном деле. Тот немедля явился и, как только с делом было покончено, вновь завел со мной разговор о несчастье, постигшем моего покойного мужа. Он сообщил мне, что беседовал со многими людьми, бывшими тогда на охоте и видевшими все своими глазами.
– Как ни горько мне это говорить, – с некоторым колебанием произнес монах, – наипаче в присутствии вдовы, но, право слово, я много думал и не верю в случайную смерть графа от клыков кабана. Сдается мне, что клыки эти были лишь орудием в руках того, кто давно замышлял его убийство. Я не охотник, но мои догадки строятся на мнении людей, имеющих в этом большой опыт. Без сомнения, схватка с вепрем смертельно опасна сама по себе. И тому, кто замышляет убийство, остается лишь подождать удобного момента. В сущности, одной-двух метких стрел было бы достаточно, чтобы уберечь его светлость от гибели. Однако ж никто из стоявших поблизости не выстрелил!
– В таком случае нам следует узнать, кто находился рядом и не было ли среди них господина Вийона, – ответила я, ничуть не удивившись.
Должна признаться, что мне и самой подобная мысль приходила в голову, но дела, занимавшие все мое время, не дали возможности хорошенько все обдумать.
– Увы, на ваш вопрос я, порасспросив очевидцев, так и не получил ясного ответа. Сколько охотников при этом находилось и кто поименно – всяк говорит по-своему: трое, четверо, пятеро, – досадуя, произнес монах. – В точности известно лишь про сеньора де Клержи, а также про кузена вашей светлости.