Книга про Иваново (город incognito)
Шрифт:
Так что про «шантаны» слышать крайне удивительно. Может, Джоник мне насвистел? Цыгане врут, как дышат. Однако исследования этнографа Николая Бессонова свидетельствуют о том, что все может быть. В личной переписке он комментирует:
1. Нашел снимки с котлярской музыкальной группой, состоящей из Деметеров, которые умотали после революции во Францию через Польшу. Профессиональный коллектив.
2. Существуют снимки котлярской самодеятельности тридцатых годов. То есть самые что ни на есть таборные котлярки
Теперь про монетки.
В принципе, ценились золотые талеры с Францем-Иосифом и американские 20-долларовые монеты. За большой диаметр. В России таких крупных золотых монет просто не было. Царские золотые рубли были небольшими и годились разве что на то, чтобы нашивать на край косынки. А вот серебряные монеты большого диаметра были. Они могли подшиваться к ленте, которую вплетали в косу.
Все цыганские рассказы нужно перепроверять, как шулерскую колоду!
Что же было дальше?
После революции табор чучони продолжил кочевать как ни в чем не бывало. Постреволюционная неразбериха и анархия нисколько не смутила кочевой народ, привыкший к переменам, а смена правительства и государственного строя их не заботила – цыгане вообще аполитичны по духу. Они сами с усами и везде могли ужиться, найти лазейку, свободную нишу, где их бы предоставили самим себе и оставили в покое.
Но цыганский темперамент никуда не спрячешь.
Артист – профессия как будто бы мирная, однако у чучони подход к воспитанию был чисто спартанский: если ты мальчик, должен быть боец, не имеешь права на слабость, должен заботиться о семье и охранять свой табор. Отцы сознательно воспитывали в сыновьях воинственный дух, отголоски которого сохранились по сей день (в 1990-х годах мужчин из клана чучони среди других цыган стали звать «чеченцами» – они были дерзкие, решительные и отчаянные, котлярские десперадос).
К чему я веду – прошла эпоха нэпа, шантаны закрылись, а сталинский режим стал потихоньку закручивать гайки. Вольный дух не приветствовался, и любое отклонение от линии партии считалось неправильным. В 1930-х годах затеяли коллективизацию. В табор чучони приехали чекисты с приказом сдать лошадей в колхоз. Котляры – по своему невежеству, своенравию, вспыльчивости – расценили эти действия как банальный грабеж, вспыхнула драка, и из-за нее с десяток мужчин и молодых парней – танцоров и музыкантов – отправились на срок (похожие истории – о том, как их деды не желали отдавать лошадей без боя и как их за это строго наказали, – вспоминают во многих цыганских общинах).
Ансамбль развалился, но чучони не растерялись и вернулись к традиционным для котляров занятиям: «паяли-лудили – котлы, чайники; на мясокомбинатах – фермы делали, крючки делали».
Во время Великой Отечественной войны чучони были в тылу, ни о каком патриотизме или самоотверженности с их стороны речь не идет. Правда, ходят рассказы о некоем Грофо Лебедеве, который единственный из всего табора служил, добрался до Берлина и вернулся оттуда с полной планкой орденов. Говорят, он был разведчик, приводил «языков», но документально –
Живых свидетелей военного времени в таборе не осталось. Юрка говорит, что деда у него во время войны сослали в лагерь за то, что он подделывал хлебные карточки. Ему за деда не стыдно. Вообще в этом таборе людей не интересует ни прошлое, ни будущее – это для них вещи такие же пустые и незначительные, как облака.
После войны табор чучони много переезжал. Наконец обосновались в поселке Лесное Ивановской области. У них в то время еще были лошади, но жили уже не в палатках, а строили дома – дощатые времянки наподобие тех, в которых обитают и по сей день.
Усатый цыган с татуировкой на бицепсе «Нет счастья без любви» говорит о том времени: «Мы делали кормушки, корыта для совхозов. Я пошел работать с четырнадцати лет, занимался трелевкой – обрабатывали лес. Вот у нас была лошадь – привязывали к ней дерево такое большое, его мы вывозили, грузили, штабелями складывали. С кубометра нам платили по рубль восемьдесят. Собирали по пять, по десять кубов в день».
Женщины гадали. Те, кто постарше, на всю жизнь запомнили момент, когда из Иванова в Лесное стал ходить автобус. «Мы начали ездить гадать на автобусе! – вспоминают они с радостью. – А до этого мы до города пешком ходили – с матерями, с бабушками – далеко, тяжело. Мужики все работали».
Из Лесного котляров погнала администрация, потому что русские стали на них жаловаться, мол, цыгане хулиганят, воруют сено, – и табор разъехался куда глаза глядят.
Некоторые обосновались в местечке Авдотьино (это случилось в 1968 году, основание табора), а один цыган выделился, купил отдельный дом и стал жить не в таборе. Это у котляров вообще-то не принято, но он так поступил – и далее рассказ о его младшем сыне, вернувшемся в табор спустя много лет.
Зовут его Олег. Сейчас ему за сорок, и он меня встречает, чтоб подбросить до табора, на пижонской белой «Волге» со сломанной магнитолой.
Судьба у Олега для котляра нетипичная – он даже в цирке успел поработать силовым жонглером, о чем свидетельствует соответствующая запись в его трудовой книжке, потрепанной и заполненной на два десятка страниц.
Вырос Олег не в таборе, но семья была цыганская, и бабушка часто брала его гадать. Ребенку это нравилось – они ехали в центр (на проспект Ленина, к кинотеатру «Центральный»), гуляли, разговаривали, наблюдали любопытные сценки из жизни, подмечали смешное и остерегались плохого.
Когда бабушке удавалось «немножко нагадать», она покупала конфеты или мороженое, и они шли в кино. Внук искренне считал, что деньги они с бабушкой заработали пополам, потому что он тоже при этом присутствовал.
Жили они рядом с ДК железнодорожников, при котором находилась цирковая секция, и летом дети из этой секции занимались на улице. Олег каждый день приходил к забору и с тоскливой завистью смотрел за занятиями. Тренер это подметил, подошел к нему незаметно и спросил строгим голосом: