Книга про Иваново (город incognito)
Шрифт:
Забывая о нем, мы часто забываем, для чего вообще все это было придумано, существует и развивается: торговля, промышленность, искусство, церковь, теорема Пифагора или дважды два четыре.
Не надо только воспринимать все слишком буквально. Любая загадка существует для того, чтобы оставаться прежде всего загадкой – не всегда обязательно, чтоб ее отгадали. Мистика и очевидность бредут рука об руку, и одно не может существовать без другого.
Но мыслям неплохо задать направление – все-таки у компаса должен быть север.
Или не должен?
Сравнивая Иваново с соседними областными центрами и думая о сходстве и различии
Что же у нас общего? Не только то, что последние двадцать лет мы слепо верим исключительно в удачу и в то, «как карта ляжет», – о будущем не думаем. По сути своей, ивановцы – такие же хитрые и беззаботные, как цыгане, наглые и наивные, понятливые и бесцеремонные, жадные и душевные, предприимчивые и безалаберные.
У цыган нет родины, и в Иванове нет центра, нет своего исторического Кремля – сердце города спрятано. Для архитектурной застройки нашей средней полосы это нетипично, и город у нас нетипичный. Он возник сам собою, словно бы из хаоса и как будто изначально не желая складываться во что-нибудь цельное, и все же он сложился, но свое настоящее лицо и характер, так же как и уличная цыганская гадалка, покажет только своим.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ИВАНОВО И ВОКРУГ
ЦЫГАНСКАЯ ПРАВДА
Все цыгане – разные.
Именно с этой фразы надо начинать любую статью об этом народе. Ведь сказать «цыгане» – это все равно что сказать «славяне». Нам почему-то не приходит в голову путать русских и украинцев, белорусов и сербов, болгар и чехов, а цыган путают – потому что не знают, верят домыслам и мифам, возводят напраслину: то хвалят не за дело, то ругают почем зря.
Цыганский народ на самом деле многонациональный и крайне неоднородный. У нас в Иванове живут котляры, влахи, крымы, ловари, русска рома. У каждого из этих народов свои история, фольклор, обычаи, трудовая специализация, диалект. Нельзя их смешивать, потому что то, что будет верно и правильно про одних, про других будет выдумка, ложь и клевета.
Поговорим о жизни цыган-котляров из табора в Авдотьине.
Дворняжки лают с таким энтузиазмом, как будто загрызут, но кусать не собираются, хвосты калачиками – добро пожаловать!
Молодая цыганка в синей косынке рубит дрова, другая тащит доски. На меня они глядят исподлобья, хмуро – ведь я для них чужой, белый человек, а житейский опыт научил их тому, что с белыми людьми в табор обычно приходят неприятности, дурные известия или последствия конфликтов на стороне. У цыганок нет и мысли, что белый («гаже») может появиться у них с добрыми намерениями. Они подозревают во мне либо милиционера, либо афериста, либо – в лучшем случае – сектанта-проповедника, который будет рассказывать про Бога, пока цыганам не надоест слушать и проповедника не погонят.
Табор явно трущобный. Дома кривые, похожи на советские дачные домики,
Коренастый цыган, на один глаз кривой (но из этого глаза сверкает зрачок каким-то узким и острым блеском), широкоплечий, вообще он похож на первобытного человека, переодетого в современную одежду. Слово «порядочность» менее всего подходит к его наружности, но он тертый калач и знает, что иногда порядочным быть выгодно. Такое мнение, возможно не лестное для английского лорда, но не худшее для цыгана, я составил о Джонике несколько позже, когда мы познакомились.
Он копается в машине, марку которой определить затруднительно. Она выглядит так, как будто ее разорвал пополам Кинг-Конг.
Другой автомобиль марки «металлолом», дожидаясь своей очереди, валяется рядом – на нем Кинг-Конг играл, как на гармошке!
Джоник выкусывает плоскогубцами медь, добыча потянет рублей на триста – уже кое-что, на бутылку хватит.
Приплюснутым глазом с черным зрачком Джоник опять упирается в меня. Мое инкогнито не дает ему покоя.
Джоник – местный барон, ему близко к пятидесяти, язык подвешен и ум проворный. Он обещает мне рассказать «все двадцать четыре цыганские хитрости», кроме тех самых, которые действительно стоит скрывать.
В авдотьинском таборе намешано, как в пицце: чучони, тошони, крестевецони – все это котляры, принадлежащие к разным кланам. Видимо, хотели создать собственный клан с отдельным названием, но единства не сложилось.
Половина табора с другой не разговаривает – все переобиженные, потому что к одним приехал под Новый год родственник откуда-то, на него напали по пьяной лавочке ребята из другой половины табора и крепко избили, им в свою очередь сейчас же наподдали в отместку за родственника, а те в ответ «поступили некрасиво – обратились в милицию», и она приезжала и разбиралась.
Это действительно совсем не по-цыгански – путать милицию во внутритаборные разборки. Такими делами, по цыганскому закону, в сущности, должна заниматься сходка (цыганский суд), но, видимо, этот исконный механизм потерял эффективность и уходит в легенды, люди разучились договариваться друг с другом. Им теперь проще вызвать посторонних, органы правопорядка, чем самим решить дело. Значит, нет больше табора, нету общины, а есть соседи, семнадцать хозяйств (по количеству домов), объединенные лишь местом проживания и национальностью, а не сознанием собственной цельности, кулака, коллектива. Не табор, а сборище.
Как старые нитки, которые не рвутся, а буквально исчезают в местах напряжения, традиция истлела и уже не держит. Даже старые цыганки, воспитанные «по закону», в этом таборе ленятся и не плетут амболдинари – характерные косы котлярских женщин, закрученные на висках и висящие «как сосиски». Это видимый знак изживания уклада, которого котляры придерживались как минимум лет триста–четыреста.
Процветает бедность и – от тяжелых условий – маргинальная угрюмость, скандалы и склоки. Нет ни газа, ни воды, а колодец далеко, в русской части Авдотьина. Свет отключили за долги прошлой осенью, и теперь электричество – от генератора (один на весь табор). В целях экономии цыгане подключают его только вечером, когда стемнеет, а днем ни воды невозможно вскипятить в электрическом чайнике, ни телевизор посмотреть – одни неудобства.