Книга реки. В одиночку под парусом
Шрифт:
Кабина самолета поражает своей теснотой. Трое смельчаков провели в ней двое с половиной суток, сменяя друг друга за штурвалом, борясь с холодом, обледенением, нечеловеческой усталостью от перенапряжения сил. В ту пору на самолетах не было автопилотов и современных усилителей рулевой тяги, пилотирование и удержание самолета на курсе требовало от пилота ежеминутного и ежесекундного внимания, предельной концентрации, недюжинных физических усилий. У экипажа имелся набор продуктов, а также пачка североамериканских денег — 15 тысяч долларов, громадная по тем временам сумма, выданная на обзаведение костюмами, обувью и представительские расходы. Перед стартом каждому члену экипажа глубоко промыли
Не так давно в Чкаловск приезжали американцы с деловым предложением: продать им за любую сумму АНТ-25. Получив отказ, группа американцев — энтузиастов и исследователей истории авиации — загорелась новой идеей: построить точную копию этого самолета и совершить перелет по маршруту Ванкувер–Россия. С этой целью они обмерили самолет сверху донизу и улетели в Америку осуществлять свой проект.
Горьковская плотина
В третьем часу пополудни погрузил рюкзаки в лодку и приготовился к отплытию. Расплатился с Володей за постой. Оказалось, на смену ему никто не пришел, Володя дежурил бессменно, и днем и ночью. Поселившись в своей дежурке, он превратился в непременную принадлежность этого берега, словно часовой, о котором забыли.
Спустя два часа вхожу в зону, которую нельзя назвать иначе как зоной экологического бедствия — стоячая вода перед дамбой заражена гниющей плесенью. Плавучие ковры серо-коричневой дряни, издающей зловонный запах, преграждают мне путь, временами я буквально продираюсь сквозь заросли цепляющихся за весла водорослей. Ничего подобного мне прежде видеть не приходилось. Мне страшно смотреть на больную воду. Я осторожно опускаю в нее весло, стараясь делать это без брызг, чтоб не замарать лодку и свою одежду этой зловонной субстанцией. Достаю фотоаппарат и фотографирую воду, покрытую слоем цветущей плесени. Но никакая, даже самая совершенная пленка не в состоянии передать омерзительный запах — запах тления, распада, химических токсинов, режущих легкие словно ножом.
Начиная с июля, вода в волжских водохранилищах зацветает. Ветра и течение гонят зеленку от берега к берегу, так что порой, пристав к живописной бухте с чистой береговой линией и прозрачной водой, утром обнаруживаешь вместо воды буро-зеленую кашу из водорослей. Волга больна и больна давно и серьезно. Это тема большая и весьма печальная, требующая отдельного разговора. О трагедии Волги немало написано статей и книг специалистами: гидрологами, ихтиологами, экологами. Читать эти материалы всегда тяжело главным образом из-за ощущения безвыходности: все знают, что положение серьезное, сердцем и умом понимают это, но дальше разговоров дело не идет, и с этим все давно смирились. В последние годы, в связи с падением промышленного производства и сокращением объемов ядовитых стоков, специалисты отмечают некоторые положительные сдвиги в волжской экосистеме. Но эта добрая новость как раз из разряда тех, что скорее печалят, нежели радуют. Цепь перепоясавших Волгу плотин убивает реку и все живое в ней. Снести плотины и предоставить реке свободно течь в своих природных берегах невозможно. Это привело бы к прекращению современного крупнотоннажного судоходства и лишило бы нас электроэнергии. А ведь народная мудрость гласит: «Жди яда от стоячей воды». Сегодня пить волжскую воду не рекомендуется. И все равно ее пьют, чему я не раз оказывался свидетелем. Пили, пьют и будут пить. Потому что другого выхода нет.
Спустя четыре часа я достиг дамбы. Выбрался из лодки, перекурил, сидя на наклонной стенке верхнего бьефа плотины, глядя на оставшееся за кормой Горьковское море с его
Я выгружаю вещи из лодки на покатые плиты дамбы и двигаюсь туда-сюда, словно челнок, постепенно поднимаю свое имущество на верх плотины. Лодку передвигаю все тем же способом: за нос — за корму, за нос — за корму. Через плотину проходит дорога с одного берега Волги на другой с оживленным движением. Через дорогу я переношу лодку с помощью двух молодых парней. Нижний скат плотины порос травой, мелким кустарником и вполне удобен для спуска. Не спеша спускаю свое походное добро к береговому урезу нижнего бьефа. Затем бережно, с великими страхами за оболочку, передвигаю лодку.
Только тут, на берегу Чебоксарского моря, я перевожу дух и даю выход своей усталости.
День близился к закату. Выбираю на мысу нижнего бьефа подходящее место для ночлега. Палатка, ужин, вечерний чай у медленно затухающего костерка. Солнце садилось за плотину, здесь же, в отбрасываемой ею большой тени, медленно зарождалась ночь, пахло тиной, камышом и осотом. Чтобы отметить пятую по счету плотину, я извлек из своих запасов коробочку чая «Earl Grey» и бросил порядочную щепоть в кружку. Уже в темноте забрался в спальник и погрузился в сон.
Нижний Новгород
Около восьми часов собрался и пошел на веслах в туманное ничто — в молоко парящего мутного утра. Отдыхающие соседи по берегу еще почивали в своих шатровых палатках, их изнеженные городские псы не отставали от своих хозяев и тоже дрыхли без задних ног и службу не правили. Лишь рыбаки в резиновых лодках то тут, то там болтались на якорях. В роли якоря часто выступал простой вульгарный кирпич. Рыбаки отрывались от поплавков и, задержав на мне на пять-семь секунд свои затуманенные взгляды, опять вперялись в едва намечающуюся поклевку.
Великий Стивенсон в своей байдарочной книге «Путешествие вглубь страны» иронизировал: «Кроме коров, мы не видели ни единого живого существа, если не считать нескольких птиц и множества рыболовов». Ну не был Стивенсон рыболовом, и этим все сказано. Не знал этой испепеляющей страсти, иначе бы не написал, что у рыболовов в головах вместо мозгов мотки перепутанной лески. По-моему, трудно придумать для рыболова оскорбление, более ядовитое и чудовищное. Автор «Острова сокровищ» все же мирился с их существованием: «Удильщик — это весьма существенная часть речного пейзажа, а посему заслуживает известного признания со стороны байдарочников».
Солнце рассеяло туман, и впереди завиднелись ажурные конструкции нижегородского моста. Вяло работая веслом, экономя силы и больше полагаясь на проворное течение, я приближался к пригородам Нижнего. Справа потянулись производственные здания завода «Красное Сормово», за ними маячили многоэтажные башни городских кварталов. За мостом жилые новостройки вышагнули прямо к берегу Волги. Наверное, хорошо жить на пятнадцатом этаже в квартире с видом на волжское раздолье. Хорошо, но беспокойно. Или, скажем так, — малоуютно. Дом — это прежде всего тишина, отдохновение. Человеку милей береза за окном, прибитый к стеклу осенний кленовый лист, чем гудящие караваны сухогрузов и танкеров. Марсовая бочка впередсмотрящего мало пригодна для устройства семейного очага. На такой беспокойной высоте вьют гнезда орлы и устраивают свои лежки снежные барсы, человек же заболевает какой-то непонятной, не указанной ни в одном справочнике болезнью.