Книга секретов
Шрифт:
В поисках источника звука все повернулись и уставились прямо на Олив. Олив, под прицелом двадцати пяти пар глаз, тоже повернулась. За ней не было ничего, кроме высокой белой стены. Какое-то время она глядела на стену, притворяясь, будто та была самым захватывающим из всего, что Олив видела за день. И пока Олив изучала стену, боковым зрением она заметила нечто рыжее и кудрявое. Олив посмотрела вниз. Там, на полу, с разметавшимися по паркету темно-рыжими локонами, лежала мисс Тидлбаум. Посвистывание издавал ее нос.
– Мисс Тидлбаум? – шепотом позвала Олив. – Вы не спите?
– К сожалению, нет, – сказала мисс Тидлбаум. – Не поможешь ли мне подняться?
Все еще с закрытыми глазами, мисс Тидлбаум протянула Олив худые руки, унизанные рядами звенящих браслетов с подвесками. Остальные молча созерцали, как учительница рисования тяжело поднимается на ноги (практически сбив при этом с ног саму Олив). Затем мисс Тидлбаум пошаркала к доске. Она шла сгорбившись и держась за поясницу, отчего шнурки, свистки и ремешки, висевшие на ее шее, получили дополнительную амплитуду для раскачивания.
– У меня старая травма спины, и сегодня она разыгралась. Цирковая штука, – сообщила мисс Тидлбаум, словно дальнейшего объяснения и не требовалось. – Вы же не против, если сегодня я поучу вас лежа?
Никто не ответил.
– Прекрасно, – сказала мисс Тидлбаум. Тяжело вздохнув, она улеглась на большой учительский стол, подняла лицо к потолку и закрыла глаза.
– Следующие две недели мы продолжим заниматься портретами, – поведала потолку мисс Тидлбаум. – Сегодня вас снова ждет работа над автопортретами. Я подписала ваши полки в шкафу, так что сможете найти свои рисунки. Где взять остальные материалы, вы знаете. – В этом месте несколько учеников недоуменно переглянулись, но мисс Тидлбаум, лежавшая с закрытыми глазами, этого не заметила. – Домашнее задание вам на завтра – принести фотографию. Можно одного человека, можно группы людей, но на ней должны быть люди. Никаких собак, кошек, единорогов или что там у вас. С этих фотографий вам придется писать портреты, так что убедитесь, что это хорошее и четкое изображение. Есть вопросы? – спросила мисс Тидлбаум, не открывая глаз, так что было весьма удачно, что никто не поднял руку. – О’кей. За работу.
Пока ученики рылись в шкафах в поисках незаконченных автопортретов и художественных принадлежностей, мисс Тидлбаум неподвижно лежала на учительском столе. Сложно было сказать, уснула ли она, но по негласному уговору все ходили на цыпочках и переговаривались шепотом – на всякий случай. Как только ученики уселись за парты и освободили проход, Олив сползла со стула и принесла свой автопортрет.
Она долго изучала рисунок. Он оказался и хуже, и лучше, чем ей запомнилось. Лицо получилось симметричным и без шероховатостей, хотя нос рос из середины лба, а глаза были то ли слишком широко, то ли слишком близко друг к другу посажены – сразу и не понять. Может, так получилось потому, что они сами по себе были слишком большие. Олив взяла ластик и принялась стирать.
Стирая переносицу, девочка задумалась о домашнем задании. Какую фотографию ей принести? Фотографами в доме Данвуди были мистер и миссис Данвуди, так что большая часть фото в семейных альбомах изображала Олив. По сути, быстро перелистывая любой альбом, вы получили бы мультик про постепенно вырастающую (или уменьшающуюся) Олив – смотря с какой стороны листать.
Было и несколько фотографий четы Данвуди, снятых до рождения Олив, – вроде той, например, что разместилась на столе у мистера Данвуди, на которой Алек и Алиса, стоя в центре танцпола, улыбались друг другу до ушей, а их очки бликовали влюбленными отсветами. Но оба родителя смотрели не в камеру, а отблески в очках изобразить было бы сложно.
Олив
В голове у Олив засверкал и закружился снегопад, словно крохотные белые кусочки в стеклянном шаре. Когда снежинки наконец осели, Олив разглядела, что это и не снежинки вовсе, а клочки бумаги, которые только что сошлись воедино, и на них было написано нечто новое. Нечто чудесное. Нечто, что означало: для того чтобы вернуть родителей Мортона, ей понадобится куда меньше трех месяцев.
До конца урока рисования и мисс Тидлбаум, и Олив оставались неподвижны: одна с закрытыми глазами, другая – уставившись перед собой, но обе ничего не видели.
Последний звонок вырвал Олив из грез. Мисс Тидлбаум же, казалось, и вовсе его не услышала. Учительница рисования так и лежала на спине, распластавшись на своем столе, пока ученики убирали художественные принадлежности на полки, надевали ранцы и выбегали из дверей. Олив дождалась, чтобы все ушли, прежде чем направиться к шкафам. Она поискала на полках свое место – участок, помеченный полоской клейкой ленты с надписью «Олив Данвуди». Но когда она складывала свой портрет обратно на полку, послышался шорох. На месте, выделенном для Олив, лежало что-то еще.
Олив вытянула листок с полки. Бумага оказалась одновременно и плотной, и ломкой, с мягкими истрепанными краями и пожелтевшими уголками. На ней остро заточенным черным карандашом был искусно исполнен портрет молодой женщины. С тонкими чертами, длинными ресницами и крохотным, холодно улыбающимся ртом. С густыми темными волосами и – уже почти не видной, у самого нижнего края листа – мерцающей нитью жемчуга на шее.
Мир вокруг Олив расплылся, а в уши хлынул приглушенный рев, как будто она слишком долго пробыла под водой глубокого черного озера. Она даже не услышала, как за спиной вздохнула мисс Тидлбаум и как заскрипел стол, когда учительница встала и засеменила в ее сторону. Листок задрожал у Олив в руках.
– М-м… Мисс Тидлбаум? – хрипло прошептала она.
Сквозь гул воды до нее донесся звон.
– Олив, – спросила мисс Тидлбаум, заглядывая Олив через плечо, – это ты нарисовала?
– Нет, – прошептала Олив. – Я просто нашла это у себя на полке. Я не… я не…
– Что ж, этот рисунок очень хорош. – Мисс Тидлбаум склонилась ниже. Связка ключей и шариковых ручек стукнула Олив по затылку. – Конечно, если бы это был твой автопортрет, он был бы не слишком хорош, потому что никакого сходства с тобой в нем нет. Но этот рисунок – работа художника.
– М-м-хм, – слабо сказала Олив.
– Ты сказала, ты нашла его у себя на полке? – переспросила мисс Тидлбаум. – Может, мне пустить его завтра по классу и узнать, кто его нарисовал?
Олив стряхнула с себя оцепенение.
– НЕТ! – Она повернулась лицом к мисс Тидлбаум, крепко прижав рисунок к груди. – Я имею в виду… он мой. Я просто его не рисовала. Но он мой, – девочка судорожно сглотнула. – Он из моего дома.