Книга Семи Дорог
Шрифт:
– Ну да! День рождения ушей Ван Гога! И вообще, если тусоваться по пятьдесят человек с женами, детьми и любовницами, каждый день найдется повод.
В общем, Улиту лучше не будить. Во сне бывшая ведьма втягивала губами воздух, хмурилась и явно давала будущему чаду какие-то материнские указиловки.
Эссиорх сам не заметил, как уснул, и спал, пока его не разбудила барабанная дробь в дверь. Он встал и вышел в коридор. Дверь сотрясалась. Били несильно, но серийно, с акцентированным третьим ударом. Эссиорх
– Вообще-то существует звонок! – с вежливым укором заметил хозяин квартиры.
Гость показал перерезанный провод.
– Ясно, – с тоской отозвался хранитель.
Он вспомнил, что неделю назад Улита собиралась установить какой-то мудреный домофон с видеорегистратором, но пока ограничилась тем, что кухонным ножом отрезала звонок, который был. «Это чтобы мы не передумали!» – сказала она.
Не дожидаясь приглашения, Меф прошел на кухню. Хранитель заметил, что тот прихрамывает. На кухне Буслаев уселся за стол и стал бесцельно крошить хлеб. При ярком, бьющем в окно свете Эссиорх разглядел его припухший нос, медленно заплывающий глаз и царапины на шее.
Начинать разговор он не торопился. Меф тоже. Он сидел и пыхтел, как еж.
– Кофе будешь? – предложил Эссиорх минуты через три.
– Нет, – резко отказался Меф.
– Правильно. Кофе мы выпили еще вчера. Есть жареная картошка.
– Нет!
– Еще один правильный ответ, – одобрил Эссиорх, заглядывая в холодильник. – Не думал, что Улита на нее позарится… Два дня лежала. Как твои дела?
– Паршиво!!!
– Из-за… – осторожно начал Эссиорх.
– Да! – почти крикнул Меф. – И из-за Дафны, вообрази, тоже!
Эссиорх промолчал. Он рылся в холодильнике, выискивая и отправляя в ведро всякие доисторические сырнички, вспухшие кефиры, три раза откушенную рыбу, навеки прилипший к салфетке бутерброд с маслом и прочие радости запасливой спутницы жизни.
Утешать Буслаева хранитель считал бессмысленным. Человеку только кажется, что боль – это плохо. На самом деле боль – это хорошо, если относиться к ней с благодарностью. Но словами этого не объяснишь, не стоит и пытаться.
Меф наконец закончил мучить хлеб и с недоумением посмотрел на крошки.
– Меня побили, – сказал он.
Эссиорх скромно сказал, что уже заметил.
– Для мрака маловато, – заметил он.
– Какой там! Непонятная писклявая мелочь! Заманили в пустую аудиторию, набросили на голову гробовое покрывало и отмутузили. Вопили, что я прикончил какого-то Толбоню.
Эссиорх нахмурился.
– КОГО? – быстро переспросил он.
– Толбоню, – пугливо повторил Меф.
– Точно? Ты уверен, что не перепутал имя?
Меф ответил, что когда на тебе прыгают и все время орут – хочешь не хочешь запомнишь.
– Скверно, очень скверно. А ты, как бы это сказать… его не… –
– Ага, двадцать раз! Убил, закопал и цветочки посадил! – заорал Меф.
Эссиорх опустил на плечо Буслаева руку, возвращая того на стул.
– Да, верю я, верю! Просто хотел услышать от тебя, потому что ненавижу подзеркаливать… А били тебя домовые.
– Что? Откуда знаешь?
– Несложно догадаться. Я слышал о Толбоне. Старомосковский домовой, один из самых уважаемых. Был похож на бочку на ножках! Не знал, что его убили…
Меф торопливо соображал.
– На бочку?.. Стоп! С такими вот усами и томатными щеками? Вспыльчивый?
– Так ты все-таки видел его? Но не… – забеспокоился Эссиорх.
– Видел, но и пальцем не тронул!
Буслаев наскоро пересказал события в лифте, завершившиеся тем, что на улице в него метнули копье. Хранитель слушал и с сомнением цокал языком.
– Домовые – народец обособленный. С другими малыми – лешими, водяными и так далее – не особо ладят! Назвать домового «кикимором» – жуткое оскорбление! Вот он и сорвался с катушек. Ну а лифт остановился – понятно. Простейшей магией они отлично владеют.
– А с какой радости он за мной следил? – Меф постепенно начинал злиться на Эссиорха, потому что не мог злиться на Толбоню.
– Пока не знаю! – отозвался тот. – Мне другое удивительно! У домовых, особенно старых, очень большая привязанность к месту. Они по сто-двести лет никуда не выходят. Чтобы он покинул дом и пошел кого-то искать, должно произойти нечто из ряда вон выходящее.
– Что?
– Вопрос хороший. Версий у меня пока нет. Но кто-то говорил мне, что Толбоню что-то связывало с Ареем.
Мефодий невольно схватился за карман, в котором лежал список артефактов.
– Они дружили? – спросил он ревниво.
– Сомневаюсь. Хотя кто его знает? Арей, по слухам, зачастую терпел рядом с собой самых разных существ. И многие понятия не имели друг о друге… Это все? Больше с тобой ничего не происходило?
– Кажется, да, – сказал Меф. – Хотя нет! Мне угрожал рисунок на стене! Прикинь, а? Дожили!
К его удивлению, Эссиорх отнесся к угрозам туалетного человечка гораздо серьезнее, чем к нападению домовых в коридорчике перед входом в аудиторию.
– Скверно! Крайне скверно!
– Чего такого-то?
– Если бы это сказал обычный комиссионер или суккуб, можно было бы списать на шантаж или мелкое комбинаторство. Но суккубы такой модели обычно научены делать что-то определенное. Если он с тобой заговорил, значит, ему велели. Мрак абсолютно убежден, что ты что-то получил! Те листки, которые ты подобрал в лифте, с собой?
Меф неохотно сунул в карман руку. Его смущало, что на листах почерк Арея, а он не считал Эссиорха его другом.