Книга Семи Дорог
Шрифт:
Щенок сидел и, смешно наклонив голову, разглядывал плоскую плиту с надписью:
«ОНО ТУТ. Я не могу остановить ЕГО в себе!»
Буквы были смыты дождем и выцвели на солнце. Ирка смогла разглядеть их, только наклонившись совсем близко.
– Думаешь, он что-то учуял? Но как? Он же никогда не… – начал Багров.
– Помоги! – велела Ирка.
Матвей стал искать, за что ухватиться, но Ирка опередила его и справилась сама. Под камнем было маленькое углубление, в котором что-то вяло шевелилось. Трехкопейная дева опустилась на колени и подняла его.
На ладони лежало зудящее маленькое зло – полураздавленная оса с крошечным личиком
– И это ее погубило? Эта вот дрянь? – презрительно спросил Багров, толкая осу ногтем.
Трехкопейная дева хотела отбросить ее, но не успела. Живой суккуб приподнялся на передних лапках и ужалил Ирку в пульс. Узкий холод быстро рассосался, и она сразу ощутила тоску, безнадежность, запутанность. Ее захлестнуло чувство, что все в мире – бессмысленный жестокий тупик, люди злы, небо серое, а все мужчины предатели. Чужая пустота заполнила ее до краев, и чтобы заглушить боль, ей захотелось сделать себе еще хуже. Сделать что-то глупое, шокирующее, вызывающее: громко захохотать, поцеловать незнакомого мужчину, скатить с горы большой камень по туристической тропе, кого-то взбесить, обозвать, разбрызгать свою боль. Захотелось, чтобы ее ударили, остановили, притормозили то глупое буйство, которое заставляло биться о стенки жизни. Ирка задыхалась. Ей было омерзительно, что она не может остановиться. Что неведомая, подпитанная мраком сила заставляет ее желать того, что ей как мыслящему существу глубоко противно. Оса с личиком суккуба корчилась на ладони. Багров присел и снизу, очень близко, заглянул ей в лицо.
– Брось! Немедленно! – велел он.
Ирка посмотрела на него пустыми глазами.
– БРОСЬ, тебе говорят! Она тебя убьет! Скорее!
Ирка расхохоталась и дала Матвею пощечину. Резкую и сильную. Его голова мотнулась.
– Ты, мерзость! Уйди от меня! Отвали! Понял?! – завизжала она, срывая голос.
Туристы, поднявшиеся к могиле, все как один смотрели в их сторону. Слов слышать не могли, слишком далеко, но все же понимали, что тут что-то происходит. Ирке было приятно, что она привлекает внимание. Наконец-то! Ее наполнило одноразовое удовольствие бешенства. Она заорала еще громче и с криком «Эта скотина меня бьет! Помогите!» попыталась расцарапать Багрову лицо. Он торопливо отошел назад, показывая пустые ладони.
– Я понял, – сказал он мирно. – Я все понял! Не кипи! Уже ухожу!
– Понял? Так катись! Вон пошел! Или тебе доходчивее объяснить?
Ирка вытянула руку, надеясь дотянуться до его глаз и выцарапать их. Он уклонился, забежал сбоку и, крепко поймав ее за запястье, сорвал с ладони впившуюся в нее осу.
Суккуб упал на камень. Быстро пополз, задирая крошечное личико и шипя. На его жале, которое то всовывалось, то высовывалось, дрожало багровое пятнышко крови. Ирка бросилась спасать его. Ей казалось: в мире нет ничего дороже этой крошечной осы. Все радости, вся ее жизнь, все удовольствия – только в ней. Недавняя боль была напрочь забыта. Она попыталась закрыть осу своим телом. Багров схватил ее за плечи, рванул в сторону и, наступив на суккуба каблуком, провернулся на месте.
Ирка услышала хруст, потом писк, потом от камня поднялось облачко вони – и все. Наваждение ушло. Она перестала биться в руках
– Отпусти! – потребовала бывшая валькирия.
– Уверена?
– Да, отпусти! – повторила Ирка устало.
Матвей разжал руку. Подбегавший к ним рослый турист, мчавшийся, как видно, защищать даму от нападения, остановился в недоумении. Ребята вежливо смотрели на него.
– Он к вам лез? Все хорошо? – спросил турист, переводя дух.
– Все никогда не может быть хорошо. Что-нибудь обязательно будет плохо, – назидательно произнесла Ирка. – Но в данном случае инцидент исчерпан. Благодарю вас!
Глаза туриста округлились. Бывшая валькирия почувствовала, что он отчасти жалеет, что Матвей ей не двинул.
– Ты это, парень! Не бузи! Сдерживай себя! – посоветовал спаситель Матвею и, покачав головой, ретировался.
Трехкопейная дева опустилась на корточки, потом оперлась на руки и разглядывала раздавленного суккуба вблизи.
– Лучше не надо. Он и так сдохнет, – посоветовал Багров.
Маленькое, злое, почти человеческое лицо смялось, зубы были оскалены. Одно из крыльев продолжало безостановочно двигаться.
– Нормально! Ну-ка помоги мне! Дай нож!
Матвей щелкнул кнопочным ножом и протянул его Ирке. Морщась и помогая себе куском камня, она вскрыла суккубу полосатое брюшко. Это оказалось непросто. Оно было как кусок твердой резины.
– Да нет там ничего, – сказал Багров.
Подумав, что он прав, Ирка стала убирать нож, но в этот момент рядом с лезвием что-то блеснуло. И снова мрак, точно на краткое полыхание ушли последние силы. Но Ирка уже знала, что внутри что-то есть.
Поняв, что все потеряно, брюшко суккуба окончательно расползлось и за считаные секунды разложилось, сделавшись похожим на темную влажную кожуру раскисшего банана. Ирка взволнованно облизала губы. Эйдос! Маленький, почти померкший, но не гнилой и со способностью к внезапным вспышкам. Трехкопейная дева аккуратно взяла его кончиками пальцев, опасаясь выпустить, чтобы он не провалился в одну из трещин.
– Аня смогла оторвать от себя суккуба и заточила его под камнем, – сказала она. – Но он сохранил власть над ее захваченным эйдосом. То и дело она срывалась. Жизнь стала беспросветным мраком, она не выдержала и… Эх, ей бы обратиться к свету! Рвануть к нему всем сердцем, и спасение бы пришло, но девушка не там стала искать выход. Испугалась мокрого, хилого, полураздавленного гниляка! Он победил!
– Разве эйдосы самоубийц не достаются мраку? – поинтересовался Багров, наблюдая, как Ирка ищет, куда спрятать песчинку.
– Достаются. Но точно не из моих рук! Я отдам его Эссиорху, а он разберется, как с ним поступить. Очень сомневаюсь, что побежит к Лигулу, – упрямо сказала бывшая валькирия.
– А с какой, интересно, радости мрак вообще их получает? Мало человеку проблем было, если он сам себя убил? Надо его мраку отдавать? – с негодованием спросил Матвей.
– Тут все сложнее. Эссиорх говорит, что человек всегда выбирает сам: барахтаться или тонуть, задирать ручки или сражаться. Время жизни дано, чтобы просветлить свой эйдос. Ее навсегда останется тусклым. Разве не досадно будет, что ее победило это вот? – Ирка оглянулась на камень, невольно вспомнив, что тот же гниляк едва не одолел и ее. Это заставило снизить градус категоричности. – Бывают, конечно, исключения. Например, девушку-партизанку хватают полицаи. Если она выстрелит себе в сердце, чтобы сохранить честь и не выдать своих, это будет не самоубийство, а подвиг. Эйдос полыхнет в последний краткий миг и навеки окажется просиявшим!