Книга Снов

Бояндин Константин Юрьевич

— Ты знаешь, куда я еду? — поинтересовалась я, предложив ей присесть. Вот это уже — нарушение приличий. Точнее, внешних приличий, тех, что соблюдают при остальных. Но мы с ней вдвоём, и она садится напротив меня, без возражений.

— Да, госпожа, — Вейс поднимает голову. Она родом — с севера, откуда-то с юга Шеам. Не знаю, как её занесло к нам. Если верить самой Вейс, она выжила после кораблекрушения. если бы мама не взяла её в услужение, вряд ли Вейс прожила бы долго: выходцам с севера у нас тяжело. Но она чем-то похожа на меня и сестёр — внешним видом, лицом (если

не видеть, что её кожа — бронзового цвета, а глаза оранжевые, цвета золота), умением держаться с достоинством. Я не учила её этому. Я учила её только грамоте.

Тем, кто работает в Библиотеке, позволено брать с собой прислугу. Но — под свою ответственность. Содержать её и отвечать за её поступки буду я. Если соглашусь взять её с собой.

Вейс это прекрасно понимает.

— Пока я не работаю в Библиотеке, я никто, — поясняю я. — Но если меня примут, я возьму тебя с собой.

Я знаю правила. Они не меняются вот уже пятьсот лет. Мне дадут неделю — собрать вещи и привезти их на новое место работы. Откуда я не смогу выйти первые три года, пока буду учиться.

Вейс не осмеливается обнять меня, даже когда мы одни. Но сжать мою ладонь своими — осмеливается.

* * *

Тессарин нашёл покой за гребнем ближайшей горы, в одной из пещер. В одной из самых старых усыпальниц. Пока он был жив, мы играли — с ним. Сёстры по-прежнему считают меня слишком серьёзной. Да, пока меня видят другие. Что-то изменилось во мне в тот вечер. Когда Тессарин перестал дышать, у меня на глазах. Пусть сестрицы считают, что я разучилась улыбаться — я не разубеждаю их. Просто теперь мне хорошо одной. Ну или с Вейс — она о многом может рассказать. А когда нас не слышат посторонние уши, я пытаюсь выучить ещё одну песню из тех, что знает она. Очень странно звучит, но мелодично.

Тессарин подарил мне крохотную, детскую «радужную арфу» — удивительный инструмент, пусть и придуман не в Империи. Оказалось, что играть на нём очень просто — возьму с собой. Нет, не завтра — когда вернусь за остальными вещами. Завтра я еду налегке. Сменная одежда — три или четыре комплекта — две любимых книжки и всё. Ну, немного денег. Со мной будет личный знак — он заменяет мне банковские карты, которые в ходу за пределами Роан. Разумеется, мой личный кинжал — детский, хотя ничуть не безобидный.

К Тессарину я иду одна. Мы изучили эти пещеры, в нарушение запрета родителей — дети есть дети. Правда, в самих усыпальницах никогда не играли. Не хотелось. Пусть после этого скажут, что камни не говорят. Камни всё сказали — что можно, а чего нельзя.

…Я села у могилы — одной из многих, в глубине пещеры. Как ни странно, здесь не витало запахов кладбища. Я была на кладбищах — включая древнейшее, кладбище Северного моря. Нет, конечно, никаких запахов тлена. Ничего подобного. Но там всегда возникало ощущение беспомощности, обречённости. Почти всегда. Здесь — всё иначе. Я положила ожерелье на плиту, на которой было выбито имя Тессарина, прикоснулась к ней лбом, как полагается и стала ждать, закрыв глаза. Чаще всего ничего не было. Ни единого знака.

–

Я

услышала его; я не спала — знаю точно. Несколько раз я слышала его во сне. Тогда он приходил сам — таким, каким я его помню за сутки до нападения. Сейчас со мной был только голос. Даже не голос — я не из тех «провидиц», которых, как грязи, хватает на каждом базаре. Это просто приходило на ум — готовыми, оконченными фразами. Поначалу я просто верила, что это он. Потом, когда сёстры подняли меня на смех, я сочла это игрой своего же воображения. И Тессарин стал всякий раз говорить мне что-то такое, чего я знать не могла — но что происходило. Мне не нужны эти доказательства, но он продолжает их приводить.

«Здравствуй, птичка». Когда так обращался брат или мама, не было обидно.

«Здравствуй, Тессарин». Не вслух, мысленно. Скажу хоть слово — и всё прервётся, до следующего раза. Жди не жди — Тессарин уже не вернётся. Не знаю, почему. Не спрашивала.

«Скажешь сестре, что я не обижаюсь?»

Киваю. Похоже, он меня видит. Или знает, что я кивнула. Мне всё равно, насколько происходящее противоречит научному взгляду на мир. Не мы придумали этот взгляд, в Империи просто принимают происходящее таким, каким оно приходит.

«Я не смогу говорить с тобой, когда ты уедешь, птица».

Да, он прав. Но и я не могу провести здесь всю свою жизнь.

«Будь осторожна, Таэнин. Что-то ищет тебя».

Я чуть не подпрыгнула! Тессарин давно не обращался ко мне по имени!

«Я не могу сказать, кто, птица. Будь осторожна».

И всё. Словно отрезало. Я ждала, ждала долго — пустота. Ушёл.

Плохо, скверно на душе. Услышать такое накануне отъезда. Я встала, поклонилась его могиле и могилам предков — и медленно пошла наружу. Но стоило сделать два шага…

«Возьми ожерелье, Таэнин. Оно принесёт удачу».

Я медленно вернулась, подняла ожерелье. Оно показалось мне теплее обычного.

«Берегись тени, сестра. Скажи Вейрон, что она забыла свою коробочку».

Коробочку?

«Она поймёт. Удачи, птица».

Я вернусь сюда, Тессарин. Жди меня.

Чувствую, что он улыбается — или что заменяет им улыбку? «Не торопись ко мне, сестра. Здесь очень скучно».

Не знаю, отчего, но, когда я вернулась домой, настроение у меня было отличным. Тень ушла. Печаль ушла. Берегись тени? Когда идёшь к свету, тень всегда за спиной. Тессарин это знает.

Лас, Вантар-Лан, Вассео12, 20:40

— Лас? — Вейс подошла к ней. Лас договорила до момента, как вернулась домой и замерла, умолкла. Стояла, глядя в пространство, и с лица её пропадали все чувства и эмоции. Вейс очень не нравилось то, что там было взамен — она это видела многие десятилетия. Лас, погружённая в себя, ушедшая в свои сны, махнувшая на всё рукой. — Лас, что с тобой?

Лас посмотрела ей в лицо и Вейс испугалась. До такой степени испугалась, что чуть не бросилась бежать — отшатнулась, чуть не упала. Там, в глубине взгляда, Лас не было. Было что-то другое — тёмное, могучее, пробуждающееся ото сна.