Книга Страшного суда
Шрифт:
Киврин на цыпочках спускалась по ступеням со свечой в одной руке и ведром в другой, моля, чтобы Агнес ее не заметила. Но все уже спали — кроме леди Имейн. Старуха молилась на коленях, повернувшись к миру негнущейся непримиримой спиной. «За твои грехи нам послана эта кара».
Киврин вышла на темный двор. Где-то звонили два колокола, слегка не в лад, — вечерня или погребальный звон? Стоявшую у колодца полупустую бадью она вьшила на камни и зачерпнула свежей воды. Потом, оставив ведро у двери в кухню, зашла внутрь, взять чего-нибудь поесть. На краю стола лежали тяжелые салфетки,
Клирику тоже полегчало. Он снова задремал, потом его бросило в жаркий пот. Киврин обтерла его грубой кухонной тряпицей, он умиротворенно вздохнул и заснул совсем. Когда он проснулся, жар прошел. Подтащив сундук к краю кровати, Киврин с Рошем поставили там сальную лампадку и по очереди сидели с больным, уходя спать на подоконную лежанку. Выспаться как следует мешал холод, но Киврин все-таки подремала, прикорнув на каменном подоконнике, и с каждым пробуждением больному вроде бы делалось все лучше.
Она читала в материалах по XIV веку, что иногда вскрытый бубон помогал спасти человеку жизнь. Клирик уже не обливался потом, и хрипы с присвистами исчезли. Может быть, он и не умрет.
Некоторые историки полагали, что на самом деле от чумы погибло совсем не так много народу, как свидетельствуют источники. Мистер Гилкрист, например, настаивал, что цифры сильно преувеличены — в силу страха и неграмотности. И даже если источники не врут, все равно совершенно не обязательно в каждой деревне погибла ровно треть населения. Где-то умерли всего двое или трое. Где-то вообще никто не умер.
Они ведь сразу изолировали больного, как только поняли, в чем дело. И Роша ей в основном удается держать подальше от кровати. Все возможные меры приняты. До пневмонической формы пока не дошло. Может быть, этого хватит, и чуму удалось зарубить на корню. Нужно сказать Рошу, чтобы деревню закрыли, никого не пускали, и тогда, возможно, напасть обойдет их стороной. Так бывало. Целые деревни оставались нетронутыми, а в некоторых областях Шотландии о чуме вообще слыхом не слыхивали.
Видимо, Киврин задремала. Когда она проснулась, за окном брезжил рассвет, а Рош куда-то ушел. Она посмотрела на кровать. Клирик лежал не шевелясь, глядя в потолок широко раскрытыми глазами. «Умер, — подумала Киврин. — А Рош отправился копать могилу». Но не успела она додумать эту мысль, как увидела, что покрывало на груди клирика все-таки слегка колышется. Она пощупала пульс. Частый, но очень слабый, едва уловимый.
Снаружи донеслись удары колокола, и Киврин поняла, что Рош, видимо, пошел читать заутреню. Натянув на нос повязку, она склонилась над кроватью.
— Отче... — позвала она негромко. Клирик не шелохнулся. Киврин положила ему руку на лоб — жар снова спал, но кожа на ощупь была совсем плоха. Сухая, как бумага, и кровоподтеки на руках и ногах еще больше потемнели и расползлись. Отвратительно распухший лиловый язык вываливался между зубами.
От клирика
Пока она освежалась, в дверях кухни возник Рош с дымящейся плошкой в руках. Он двинулся через двор ко входу в дом, и тут показалась леди Эливис. Он направился к ней, но вдруг, резко остановившись, натянул маску. «Старается ни с кем не сталкиваться лишний раз», — поняла Киврин. Рош прошел в дом, а Эливис зашагала к колодцу.
Киврин прицепила штору обратно и оглянулась в поисках чего-нибудь, чем можно было бы проветрить комнату. Наконец, спрыгнув, ухватила принесенную из кухни тяжелую салфетку и вскарабкалась обратно.
Эливис все еще стояла у колодца, вытягивая бадью. Киврин перевела взгляд на ворота и замерла. Во двор входил Гэвин, ведя под уздцы коня.
При виде Эливис рыцарь остановился, и Гринголет, уткнувшись в его спину, сердито мотнул головой. Глядя, с каким томлением и надеждой он смотрит на хозяйку, Киврин почувствовала досаду, что даже сейчас ему все нипочем. «Он ничего не знает, — возразила она самой себе. — Он только что из Курси». Теперь ей стало его жаль. Сейчас Эливис обрушит на него страшные вести.
Эливис подтянула ведро к краю колодца, и Гэвин шагнул к ней, дернув поводья Гринголета. И остановился.
Он знает, поняла Киврин. Он все знает. Посланник заболел, рыцарь примчался обратно предупредить своих. Она только сейчас увидела, что Гэвин не привел одолженных лошадей. Значит, монах тоже... А остальные обратились в бегство.
Гэвин смотрел, как Эливис вытаскивает тяжелую бадью на каменный ободок колодца, и не двигался с места. Он готов ради нее на все, подумала Киврин. Он сокрушит сотню лесных разбойников — только вот против чумы он бессилен.
Гринголет, которому не терпелось в родную конюшню, затряс головой. Гэвин протянул руку, успокаивая его, но было поздно. Эливис его уже заметила.
Бадья с громким плеском, так что слышала даже Киврин, упала обратно в колодец, взметнув высоченный фонтан воды. А потом Эливис оказалась в объятиях Гэвина. Киврин, ахнув, зажала рот рукой.
В дверь негромко постучали. Киврин спрыгнула с подоконника и отодвинула засов. На пороге стояла Агнес.
— Ты уже расскажешь мне сказку?
Вид у малышки был совершенно растрепанный. Никто не причесывал ее со вчерашнего дня, вихры торчали из-под полотняной шапочки в разные стороны, а спала она, судя по перемазанному пеплом рукаву, прямо у очага.
Киврин поборола желание отряхнуть ее рукав.
— Тебе сюда нельзя, — сказала она, прикрывая дверь и оставляя только малюсенькую щелку. — Ты подхватишь хворь.
— Мне не с кем играть, — пожаловалась Агнес. — Матушка ушла, а Розамунда еще спит.
— Матушка только за водой вышла, — твердо ответила Киврин. — А где бабушка?
— Молится.
Агнес потянулась к ее юбке, и Киврин едва успела отскочить.
— Нельзя! Не трогай меня!
Девочка обиженно выпятила нижнюю губу.