Книга Страшного суда
Шрифт:
Агнес потащила Киврин в светлицу за лентой, чтобы повязать бубенец на запястье, как браслет.
— Отец мне ее с ярмарки привез, — похвасталась девочка, вытаскивая ленту из ларя, где лежала одежда Киврин. Лента оказалась неровно окрашенной и такой жесткой, что Киврин с трудом продела ее в узкое ушко. Даже самые дешевые ленточки в «Вулворте» и бумажные тесемки, которыми перевязывают рождественские подарки, и то качественнее, чем это сокровище.
Киврин завязала ленту на запястье Агнес, и они вдвоем спустились вниз. Теперь суматошная разгрузка шла внутри, слуги таскали
О том, что они озаботятся ее участью, тоже можно было не беспокоиться. На незнакомку никто и не взглянул, даже когда Агнес повела ее к матери похвастаться браслетом. Эливис, поглощенная разговором с Блуэтом, Гэвином и тем симпатичным всадником (наверное, сыном или племянником), снова нервно заламывала руки. Видимо, вести из Бата нерадостные.
Леди Имейн в дальнем конце зала беседовала с толстухой и бледным мужчиной в облачении священника — судя по выражению лица, жаловалась на отца Роша.
Воспользовавшись кутерьмой, Киврин вытащила Розамунду из девичьей стайки и, отведя в сторонку, расспросила, кто есть кто. В бледном Киврин правильно угадала капеллана сэра Блуэта. Дама в ярко-синем плаще оказалась Блуэтовой приемной дочерью. Дородная женщина в крахмальном чепце — женой Блуэтова брата, приехавшей погостить из Дорсета. Двое рыжеволосых юношей и хихикающие девочки — ее дети. Своих у сэра Блуэта нет.
«Своих нет, вот он и женится на ребенке, и очевидно, со всеобщего одобрения», — возмутилась Киврин про себя. В1320 году продолжить род было жизненно важно. Чем моложе супруга, тем больше у нее шансов наплодить наследников, из которых хотя бы один дорастет до совершеннолетия.
Мегера с выцветшими волосами — это (вот ведь ужас) леди Ивольда, незамужняя сестра сэра Блуэта, живет с ним в Курси. Глядя, как она распекает Мейзри, уронившую корзину, Киврин заметила на поясе у старухи связку ключей. Значит, хозяйством заправляет она (по крайней мере до Пасхи). Бедняжку Розамунду съедят живьем.
—А остальные кто? — спросила Киврин, надеясь отыскать среди них хоть одного союзника для Розамунды.
— Слуги, — передернула плечами девочка и убежала к своим подругам.
Гостей оказалось общим числом около двадцати, не считая конюхов, которые заводили лошадей в стойла, и никого, даже измученную тревогой Эливис, это нашествие не пугало. Киврин читала, конечно, что в знатных домах держали десятки слуг, но думала, что цифры несколько завышены. Имейн и Эливис ведь как-то обходились — что, впрочем, не отменяло участия всей деревни в предрождественских хлопотах. Киврин, понимая, что такая аскеза обусловлена поспешным отъездом и чрезвычайным положением, все же полагала количество слуг в сельских поместьях сильно преувеличенным. Видимо, напрасно.
Слуги сновали по залу, подавая на стол. Киврин и не чаяла сегодня поужинать, ведь Сочельник предполагает пост, однако как только бледный капеллан закончил читать вечерню, из кухни, очевидно по знаку леди Имейн, промаршировала вереница слуг — с
Агнес от возбуждения не съела ни куска, и когда убрали со стола, ни в какую не захотела посидеть тихонько у очага, а начала вместо этого бегать по залу, звеня своим бубенцом и донимая собак.
Слуги сэра Блуэта вместе с мажордомом внесли святочное полено и бухнули его в очаг, рассыпав сноп искр. Женщины отпрянули со смехом, дети завизжали от восторга. Розамунда, самая старшая из детей, осторожно поднесла к заскорузлому корню зажженную щепку от прошлогоднего полена. Появившийся огонек был встречен бурным весельем и хлопаньем в ладоши, а Агнес замахала рукой, бренча колокольчиком.
Киврин знала от Розамунды, что детям дозволено в Сочельник не ложиться, чтобы присутствовать на всенощной, но надеялась хотя бы ненадолго уложить Агнес подремать рядышком на скамье. Однако Агнес, никак не желая угомониться, бегала с визгами по залу, звеня своим бубенцом, и Киврин пришлось его забрать.
Женщины тихо беседовали у очага. Мужчины разбрелись по залу группками и тоже о чем-то разговаривали, скрестив руки на груди. Несколько раз они все, кроме капеллана, выходили наружу и возвращались, топая ногами, чтобы отряхнуть снег, и хохоча. Красные физиономии и неодобрительно поджатые губы Имейн подсказывали, что гости, в нарушение поста, наведывались к бочонку эля в пивоварне.
После третьей вылазки Блуэт развалился у очага, вытянув ноги к огню, и стал глазеть на девочек. Розамунда с тремя хохотушками играли в жмурки. Улучив момент, когда она с завязанными глазами пробегала рядом, сэр Блуэт сграбастал ее и посадил на колени. Все рассмеялись.
Имейн весь вечер просидела рядом с капелланом, описывая свои мытарства с отцом Рошем. И неуклюжий он, и невежда, и переставил местами «Исповедую...» с шестьдесят девятым псалмом на прошлой воскресной службе. «И мерзнет на коленях в холодной церкви, — подумала Киврин, — пока этот бледный капеллан греется у очага, неодобрительно кивая».
Поленья в очаге прогорели до углей. Розамунда, соскочив с колен Блуэта, убежала к девочкам. Гэвин, не сводя глаз с Эливис, расписал в красках, как отбился разом от шести волков. Капеллан поведал историю об одной женщине, солгавшей в исповеди на смертном одре: когда он помазал ей лоб елеем, кожа ее обуглилась и почернела прямо у него на глазах.
Не дослушав рассказ капеллана, Гэвин встал и, погрев руки над очагом, направился к нищенской скамье. Там он стянул с ноги сапог.
Где-то через минуту к нему подошла Эливис. Киврин не слышала, что она ему сказала, но рыцарь поднялся со скамьи — разутый, с сапогом в руке.
— Слушанье снова отложили, — донеслось до Киврин. — Судья захворал.
Эливис что-то проговорила вполголоса, на что Гэвин кивнул со словами: «Это хорошо. Новый судья из Суиндона и менее расположен к королю Эдуарду». Однако, глядя на лица собеседников, Киврин не назвала бы вести радостными. Эливис побледнела почти как в тот раз, когда Имейн призналась, что отправила Гэвина в Курси.