Книга судьбы: ежедневные медитации с Конфуцием
Шрифт:
Становится понятным и то удивительное почтение, которое испытывал Конфуций к сборнику древних песнопений «Ши цзин» («Канон песнопений»). Он неоднократно цитировал «Ши цзин», советовал своим ученикам начинать собственное воспитание именно с чтения этого канона. В сущности, там не много говорится собственно о форме ритуалов, зато немало внимания уделено именно связям с духами предков, опосредованию мира земного и мира духовного, молениям. Не менее уважительное отношение Конфуций проявлял и «Канону исторических преданий» («Шу цзин») — обширной компиляции различных событий, охватывающей период с XXIV по VIII вв. до н. э. и рассказывающей о деяниях идеальных мудрецов-правителей,
Все это дает нам возможность несколько по-иному осознать название труда, в котором собраны высказывания Конфуция, — «Лунь юй», обычно переводимого как «Суждения и беседы». Однако в древности лунь также обозначало дощечку, на которой записывались вопросы к духам, и таким образом, оригинальное название труда Конфуция могло восприниматься как «Вопросы к духам и ответы на них», которые и передавались через самого Конфуция.
Из диалогов Конфуция следует, что Учитель, безусловно, осознавал некую миссию, лежащую на нем. Она, по-видимому, заключалась в реконструкции идеальной гармонии прошлого. Все его поклонение сводилось к культу идеальных предков, как реальных, так и полумифологических. Предметом его восхищения были Вэнь-ван, его сын Чжоу-гун, он видел их по ночам, обращался к ним за советами. Конфуций даже учился исполнять мелодии на музыкальных инструментах не для того, чтобы, скажем, постичь эстетику музыки, а стремясь «узреть волоски на бровях» у того, кто когда-то сочинил эту древнюю мелодию. И в этом плане Учитель был чрезвычайно мистичен: он искренне стремился не просто к абстрактному прошлому, но желал соприкоснуться с духами предков, например, с Чжоу-гуном, с Юем, войти с ними в духовную связь.
«Лунь юй»: радость истинного Знания
I, 1
Учитель сказал:
— Учиться и своевременно претворять в жизнь — разве не в этом радость? Вот друг пришел издалека — разве это не радость? Люди его не знают, а он не хмурится, — это ли не благородный муж?
I, 4
Цзэн-цзы сказал:
— Я ежедневно трижды вопрошаю себя: отдал ли все душевные и физиче—ские силы тому, кому советовал в делах? Не был ли в обращении с другом неискренен? Повторял ли то, что мне преподавали?
Цзэн-цзы (Цзэн Шэнь) — один из лучших учеников Конфуция, был моложе Учителя на 46 лет.
I, 14
Учитель сказал:
— Если благородный муж не думает о насыщении в еде, не заботится об удобном жилье, в делах усерден, в речах осторожен, способен сам ради исправления сблизиться с теми, кто обладает Дао, про такого можно сказать, что он любит учиться.
Цзюньцзы: идеал мистического знания
Во всех рассуждениях Конфуция ярче всего проступает фигура некоего «благородного мужа» цзюньцзы — идеального типажа, точки устремлений каждого служивого мужа. Под воздействием этого идеала сформировалась
Цзюньцзы принято переводить как «совершенный муж» (П.Попов,) «благородный муж» (Л.?С. Переломов) или «достойная личность» (В.?М. Алексеев), «достойный муж» (Сухоруков), на английский — как gentlemen, хотя суть его образа значительно более глубока, чем просто достойное ритуальное поведение. Прежде всего, он тот, кто «познал волю Неба» (ХХ, 3), — и именно это отличает его от обычных людей.
«Благородный муж» превратился в символ всей конфуцианской традиции, в точку устремления каждого служивого чиновника или достойного мужа китайского общества. Чинность, спокойность манер, невозмутимость, преданность в служении, ритуальность поведения — именно таким конфуцианец представал публике. По сути, все конфуцианские труды так или иначе пытаются трактовать, какими качествами должен обладать цзюньцзы и как этого достичь.
Конфуций и его последователи не часто могли встретить этих благородных мужей среди современников, да и себя они таковыми не считали. Их идеал находился в далеком прошлом, которое мудрецы неизменно называли не иначе как «высокой древностью». В качестве идеальных благородных мужей выступали многие правители Древнего Китая.
Как ни странно, подлинные биографии древних мудрецов никого в Китае не интересовали. Ведь полнотой истины не обладает никто, поэтому и не имеет смысла обсуждать, реальны ли все рассказы о «совершенномудрых» древности. Значительно важнее те идеальные черты, которые им приписывались. Это не просто пример для подражания и не веселые побасенки из жизни Древнего Китая. Ведь все эти люди — Хуан-ди, Фуси, Чжоу-гун, Вэнь-ван — являются предками каждого китайца. То, что было присуще предкам, должно быть свойственно и их последователям, а значит, люди изучают свои изначальные качества, «себя в утробе».
Например, знаменитый основатель династии Чжоу-гун воплощал идеал благородного мужа, который, прежде чем что-то сделать, всу тщательно обдумывал; он не решался приступать к делу сразу — ведь сначала надо проникнуть в суть вещей, в глубину событий. И конфуцианец Мэн-цзы называет его образцом именно такой добродетели: «Если вдруг встречалось то, что он не мог полностью понять, он склонял свою голову и погружался в раздумья. Если было необходимо, он мог думать дни и ночи напролет. И если ему наконец удавалось найти ответ, он спокойно садился ждать рассвета». Одновременно это могло звучать и как упрек правителям — современникам Мэн-цзы, которые, не раздумывая, пускались в военные авантюры, разоряя свое царство.
Антиподом цзюньцзы является особый типаж — сяожэнь, это слово принято переводить как «маленький человек», «мелкий человек» или «никчемный человек». Речь идет, естественно, не о его социальном положении, не о позиции в обществе, а об отпадении от идеала поведения. «Мелкий человек» не обладает благодатью, действует, повинуясь импульсам, а не велениям Неба. А вот цзюньцзы «требователен к себе», в отличие от «мелкого человека», который «требователен к другим»(XV, 21).