Книга судьбы
Шрифт:
Университет все еще кипел. У меня на глазах группа студентов вытолкала за ворота, буквально пинком под зад, старого, всеми уважаемого профессора – только потому, что в свое время его книга была отмечена премией шаха. Самое страшное: кое-кто из преподавателей наблюдал эту сцену с улыбкой, одобрительно кивая. Когда я рассказала об этом Хамиду, он покачал головой и сказал:
– В пору революции не стоит зря растрачиваться на сочувствие. Любому перевороту сопутствуют изгнания и люстрации. Одно только плохо: эти люди не умеют правильно проводить
– Как это ничего не происходит? – изумилась я. – Только недавно в газетах публиковали фотографии казненных членов свергнутого правительства.
– Жалкая горсточка! Если бы нынешние власти и этих пощадили, они бы сами попали под подозрение.
– Не говори так, Хамид! Ты меня пугаешь: мне и это кажется чрезмерным.
– Ты слишком чувствительна, – сказал он. – Беда в том, что в нашем народе не привита культура революции.
Беспорядки, политические и общественные конфликты достигли такого накала, что университет закрыли уже официально. Страна была очень далека от мира и стабильности. Ходили даже слухи о неизбежной гражданской войне, об отделении провинций, в первую очередь Курдистана.
Хамид часто уезжал. Однажды он отлучился на месяц, не подавал вестей о себе. Вновь я не находила себе места от тревоги, но на прежнее мое терпение и понимание на этот раз он не мог рассчитывать. Я решила поговорить с ним начистоту, когда он вернется.
Шесть недель спустя он явился – усталый, всклокоченный. С порога отправился в постель и проспал двенадцать часов подряд. На следующий день дети своим шумом все-таки разбудили его. Он помылся, плотно поел и, довольный, отдохнувший, остался сидеть за кухонным столом, перешучиваясь с мальчиками. Я пока что мыла посуду – и вдруг он с удивлением спросил:
– Ты что, вес набрала?
– Вовсе нет. Напротив, за последние месяцы я сильно похудела.
– Так ты прежде набрала вес?
Так бы и бросила в него чем-нибудь тяжелым. Он забыл, что семь месяцев тому назад я родила – вот почему он не спросил о дочке. И тут Ширин заплакала. Обернувшись к Хамиду, я свирепо спросила:
– Припоминаешь? У вас есть еще и третий ребенок, мой господин!
Конечно же, он наотрез отрицал, что забыл о ее существовании. Взяв Ширин на руки, он стал ее нахваливать:
– Как она выросла! Пухленькая, хорошенькая!
Масуд принялся перечислять все таланты и умения сестрицы: как она ему улыбается, хватает за палец, как узнает всех родных и уже пытается ползать и у нее прорезалось два зуба.
– Не так уж долго меня не было, – перебил его Хамид. – Неужели она сильно изменилась за это время?
– Зубы у нее прорезались еще до твоего отъезда, – вмешалась я. – И она уже тогда многое умела, но тебя же никогда нет дома, и ты ничего не замечаешь.
В тот вечер Хамид никуда не уходил. В десять часов кто-то позвонил в дверь. Он подскочил, схватил пиджак и кинулся на крышу. Меня вдруг отбросило в тот страшный год. Так что же, все по-прежнему? Подкатила дурнота.
Не помню,
– Сядь, Хамид! – строго велела я. – Нам нужно поговорить.
– Уф! – нетерпеливо вздохнул он. – Непременно сегодня?
– Да, сегодня. Боюсь, завтра у нас может и не быть.
– О, как мрачно – и как поэтично!
– Говори, что хочешь – смейся надо мной, если хочешь, – но я должна высказаться. Послушай, Хамид, за эти годы я со многим мирилась, многое вынесла и никогда ничего от тебя не требовала. Я уважала твои идеи и идеалы, пусть сама в них не верила. Я терпела одиночество, страх, тревогу, твое отсутствие. Твои желания всегда были на первом месте. Я пережила ночной обыск, когда вся моя жизнь перевернулась, годы унижений и обид перед тюремными воротами. Я одна несла бремя нашей общей жизни – и я вырастила наших детей.
– Так в чем суть? Ты не даешь мне спать, чтобы добиться от меня благодарности? Благодарю за подвиги, госпожа моя!
– Не веди себя словно капризный ребенок! – рявкнула я. – Не нужно мне твоего “спасибо”. Пойми наконец: я не семнадцатилетняя девчонка, поклонявшаяся герою и тем счастливая. Да и ты не тот здоровый и крепкий тридцатилетний мужчина, который мог выдержать все эти испытания. Ты говорил: если режим шаха падет, если победит революция и народ получит то, в чем нуждается, ты вернешься к нормальной жизни, и мы спокойно, счастливо будем растить детей. О них-то подумай. Ты нужен им. Остановись! У меня кончились и силы, и терпение. Главная цель достигнута, ты исполнил свой долг перед партией и страной – предоставь остальное молодым.
Хоть раз в жизни пусть дети будут для тебя главным. Мальчикам нужен отец. Я не могу больше заменять тебя. Помнишь тот месяц на Каспийском море? Какими они были жизнерадостными, счастливыми? Как болтали, как всем с тобой делились? А теперь я не знаю, во что Сиамак ввязался, с кем дружит. Он уже подросток – тяжелый, тревожный возраст. Нужно, чтобы ты больше времени уделял ему, присмотрел за сыном. И пора уже подумать об их будущем. Расходы растут с каждым днем, при нынешней инфляции мне одной на все не заработать. Ты хоть раз задумался, как мы вытягиваем это время, когда я в отпуске без содержания? Можешь мне поверить, давно растаяли и мои скудные сбережения на черный день. Долго еще твоему старику-отцу содержать нас?
– Деньги, что он выдает тебе ежемесячно, – это мое жалованье, – возразил Хамид.
– Какое еще жалованье? К чему себя обманывать? Ты думаешь, типография приносит такой доход, что может позволить себе платить человеку, который никогда не появляется на работе?
– Так в этом все дело? – спросил он. – Денег не хватает? Я скажу им, чтобы увеличили мне жалованье. Тогда ты успокоишься?
– Ты не хочешь меня понять? Из всего, что я сказала, ты расслышал только про деньги?