Книга судьбы
Шрифт:
Мэннинг пристально смотрит на меня. Я хорошо знаю его. Но он знает меня еще лучше.
— Я говорю это не просто так, Уэс.
— Господин президент, я никогда не думал иначе…
— Мы вместе молились перед тем как лечь спать. Ты не знал об этом? Это стало привычкой, ритуалом, если хочешь, с тех самых пор, как мы поженились, — поясняет он. — А первый год она молилась за тебя каждую ночь.
Самая крупная ошибка, которую совершают большинство людей, встречаясь с президентом, заключается в том, что они стараются затянуть беседу как можно дольше. Они считают, что такой шанс выпадает
Я встаю с кресла и делаю шаг к двери.
— Мне пора идти, сэр.
— Понятно. Ну что же, ступай и делай то, что должен, — говорит Мэннинг, выходя из-за стола. — Впрочем, я хотел сказать тебе еще кое-что, — добавляет он, провожая меня до двери. — Я рад, что она захотела, чтобы ты нес ее траурное покрывало. — Он останавливается, и у него перехватывает дыхание. — Нести ее должны только члены семьи.
Я останавливаюсь на полпути к двери. Поворачиваюсь. Эти слова я запомню на всю жизнь. Но это не значит, что я поверю им.
На прощание он сжимает мою ладонь обеими руками. Я удостаиваюсь почести, которую он обычно приберегает для глав государств и доноров уровня президента. Мэннинг даже на мгновение задерживает мою руку, чем приводит меня в смущение.
Может быть, они не говорили об этом прямо. Может быть, это так и осталось недосказанным. Может быть, он сам догадался обо всем. Хотя откуда мне знать, она могла и посвятить его во все подробности. Но одно мне совершенно ясно, и из всего сказанного им только это и невозможно оспорить: Лейланд Мэннинг вовсе не дурак. Он знал, что Рон Бойл скажет «нет» Троице. Поэтому когда Бойл сошел со сцены, он обязательно должен был заподозрить, что ему нашли замену в его ближайшем окружении.
Я выхожу в гостиную и иду к входной двери, и тут замечаю огромную черно-белую фотографию с видом, открывающимся с его места за президентским столом в Овальном кабинете. Нет вопросов, эти четыре года были просто замечательными. Но следующие четыре стали бы просто великолепными.
— Дай знать, если понадобится что-нибудь, — окликает меня президент из гостиной.
Я машу ему рукой на прощание и вежливо откланиваюсь.
Может быть, Трусливому Льву недостает мужества. Но в уме ему не откажешь.
Он знает, что меня повсюду сопровождала репортерша. Он знает, что она ждет моего звонка. И самое главное: он знает, что когда речь заходит об оказании политического давления, то самым лучшим является способ, когда ты его не ощущаешь.
В течение восьми лет я действительно не ощущал ничего. Но сейчас оно тяжким грузом давит мне на плечи.
— Как все прошло, нормально? — интересуется лысый агент, открывая передо мной переднюю дверь.
— Да, спасибо.
Выйдя, я достаю из кармана телефон, набираю номер больничной палаты Лизбет и спускаюсь на выложенную красным кирпичом дорожку. Когда Герберт Гувер покидал Белый дом, он заявил, что величайшая услуга, которую бывший президент может оказать своей стране, заключается в том, чтобы самоустраниться от политики и общественной жизни. Пожалуй, для меня настало время сделать то же самое.
— Ты говорил с ним? — спрашивает она, сняв трубку
— Естественно, я разговаривал с ним.
— И?..
Поначалу я не знаю, что ответить.
— Уэс, кончай, я больше не работаю редактором рубрики светских сплетен. Что ты думаешь о Мэннинге?
С другого конца тропинки, от гаража, полдюжины новых агентов в штатском пристально следят, ближайший из них старается ненавязчиво оттеснить меня к внедорожнику. Там, за воротами, волчья стая репортеров скорбно качает головами, монтируя репортажи, посвященные памяти погибшей первой леди. После ее смерти комментаторы, при жизни поливавшие ее грязью, рассыпаются в соболезнованиях и сожалениях. Мне кажется, я слышу их приглушенные, торжественно-благоговейные голоса. Они любили ее. Их зрители любили ее. Весь мир любил ее. Все, что от меня требуется, — это держать язык за зубами.
— Все нормально, — говорит Лизбет. Она знает, во что превратит мою жизнь пресса, если я ненароком открою рот и вынесу сор из избы. — Я просто скажу им, что они могут удовлетвориться официальным вариантом истории.
— Но как же быть с?..
— Уэс, ты уже выиграл свою битву. Никто не вправе требовать от тебя большего.
Я подношу телефон к губам и в который раз напоминаю себе, что все возможности, которые были у меня в жизни, предоставила мне чета Мэннингов. И произношу еле слышным шепотом:
— Попроси, чтобы тебе передали портативный компьютер. Я хочу, чтобы ты написала свою статью. Люди должны знать о том, что она сделала.
Лизбет выдерживает паузу, предоставляя мне время обдумать это решение и отказаться от него.
— Ты уверен? — наконец спрашивает она.
Агент Секретной службы с приплюснутым носом открывает заднюю дверцу черного внедорожника. Не обращая на него внимания, я иду мимо автомобиля к высоким деревянным воротам и бурлящей толпе плакальщиков снаружи.
— Лизбет, ты меня слышишь? — говорю я, когда двери распахиваются и в лицо мне смотрит расстрельный взвод телекамер. — Поторопись, пожалуйста. И ничего не утаивай.
Глава сто шестнадцатая
Две недели спустя
С тусклого неба лениво сыпался редкий итальянский снежок. Мужчина, спрятав подбородок в воротник шерстяного пальто в «елочку», перешел на другую сторону Виа Маццарино. Теперь у него были светлые волосы — короткие, едва начавшие отрастать, — но он все равно соблюдал меры предосторожности, подходя к Санта-Агата-деи-Готи, церквушке пятнадцатого века, притаившейся на узкой, вымощенной булыжником улочке.
Мужчина миновал центральные ворота, не входя, впрочем, внутрь, и принялся разглядывать фасад. Прямо над дверью красовалась старинная фреска, на которой Святая Агата несла на подносе свою грудь, отрезанную мучителями после того, как она отказалась отречься от веры.
— Восхвалим же Его, — прошептал мужчина, резко сворачивая направо. Следуя указателям, он направился к боковому входу на Виа Панисперна, а потом неторопливо зашагал по неровной кирпичной подъездной дорожке, укрытой одеялом легкого снега.