Книга таинств Деливеренс Дейн
Шрифт:
Когда принесли похлебку, он схватил в кулак оловянную ложку и наклонился к миске. Пруденс слегка улыбнулась и поправила трубку во рту. Хупер оттолкнул миску и взял книгу.
— Замечательно! — сказал он, осторожно, по одной, переворачивая страницы. — И написана не одной рукой? — Он взглянул на Пруденс.
— Конечно, нет, — ответила она.
— Это на латыни? — Он перевернул еще одну страницу и вглядывался в текст.
— Большей частью на латыни. Есть и на английском — ближе к концу. А что-то даже зашифровано. Больше ничего не могу сказать.
— Из вашего письма я понял, что книга из Англии.
— Так мне говорили, — ответила она. — Вроде семейного альманаха.
— Любопытно, — сказал молодой человек, гладя кожаный переплет
Пруденс подняла бровь и, ничего не говоря, тихонько ела похлебку. Минуту они сидели молча. Хупер щурился, разглядывая страницу, всю покрытую какими-то символами и крестами, а Пруденс гадала, когда же будет время поговорить о деньгах.
— Я не умею читать по-латыни, — признался Хупер, не глядя на Пруденс. Она внимательно посмотрела на него, сложив руки под подбородком, и тихо вздохнула. У всех есть раны, требующие излечения, — подумала она. — И все находят меня. Она смотрела на цветущего молодого человека, сидящего перед ней, и ощущала внутри него разрушение. Пруденс даже почувствовала себя уставшей. — Но я имею в виду, что мой сын научится, — добавил он, подняв голову.
Она некоторое время молча изучала его лицо.
— Зачем вам нужны старые книги, мистер Хупер? — спросила она наконец, теребя в руке оловянную ложку.
Он смущенно рассмеялся.
— Мои деловые интересы за последнее время выросли, — начал он, — большей частью благодаря процветающим связям с некоторыми купеческими домами в Салеме. — Он сделал большой глоток пунша и уже поднял руку, чтобы вытереть рот рукавом, но вовремя остановился. Из-за обшлага он извлек тонкий платок и, промокнув им губы, спрятал обратно.
— Я получил… то есть несколько джентльменов пригласили меня присоединиться к их Вечернему клубу по понедельникам. А в этом клубе люди сплошь начитанные и с хорошим вкусом, и они решили открыть частную публичную библиотеку, которую мы бы могли собрать по своим литературным и научным интересам. — Он помолчал, двигая кружку с пуншем по столу. — И нас попросили пожертвовать что-либо из своих коллекций. Вот.
Он взглянул на Пруденс.
— А у вас ничего нет, — закончила она за него.
— Я приобрел несколько хороших экземпляров, хотя не таких замечательных и редких, как ваш, и надеюсь найти еще.
Он полез в карман и вытащил оттуда небольшой, затянутый шнурком кожаный мешочек. Положил его на стол перед Пруденс. Мешочек был толстый и тяжелый.
— Я не представляю, как вы сможете с ним расстаться, — сказал Хупер, внимательно глядя на нее.
У Пруденс заныло в животе при виде толстого, тяжелого кошелька, лежащего на столе рядом с ее альманахом, вернее, альманахом ее матери, потому что мама, хоть и слабая здоровьем, все еще жила в ее доме. Перед ней предстало мамино постаревшее, но красивое лицо в окружении всех сплетен и слухов, сопровождавших ее всю жизнь. У Мерси оказалось больше сил, она шла по жизни с гордо поднятой головой. Пруденс знала, как много вложила в этот альманах ее мама, но у Пруденс он вызывал лишь негодование. Ее мать прожила всю жизнь отверженной. Всю накопившуюся горечь и обиду на соседей, которые избегали ее маму и до сих пор перешептывались, когда Пруденс водила Пэтти в церковь, она излила на эту книгу в потертом кожаном переплете.
Она подумала и про Джозайю. Он жаловался на стреляющие боли в спине, которые с каждым днем становились невыносимее от тяжелой работы — он разгружал корабли на пристани. Пруденс представила, как вдруг с треском рвутся ветхие веревки и тяжелые деревянные бочки катятся по сходням на ее мужа… Она не мыслила своей жизни без него. Пруденс закрыла глаза. Ее отец погиб в одно мгновение, смытый в море волной, и отец ее матери тоже — как
По правде говоря, Пруденс боялась подумать, что скажет Мерси, узнав о таком предательстве. Но Мерси в старости стала хуже соображать. Днем она копалась в саду, ворчала в кухне на Пэтти или дремала под деревом с собакой. Уже несколько лет она не спрашивала про свой альманах, и уже давным-давно никто не обращался к ней за советом. Мерси Лэмсон тихо доживала свои дни, похожие один на другой. И однажды им настанет конец.
Пруденс подумала о Пэтти — с Рождества она подросла на три дюйма. Резвая, участливая девочка, ловко управляющаяся с садом и курами, которые каждый день одаривали ее свежими яйцами, ровными и круглыми, как маленькие дыни. И какое ей дело до старых сплетен и предрассудков? Деньги из маленького толстого кошелька можно отложить на приданое. А можно отремонтировать дом на Милк-стрит. У Пэтти веснушки от солнца и добрые голубые глаза — совсем не такие холодные и усталые, как у Пруденс. Что ж, когда Пэтти будет столько же лет, сколько сейчас Пруденс, уже настанет девятнадцатый век. Иногда она пыталась вообразить мир, в котором будет жить ее дочь — еще неуклюжий подросток, роняющий чашки. И она видела, как от неподвижного кухонного стола в их доме убегает далеко вперед бездонное время. Его величие ошеломляло и пугало.
Пруденс отложила в сторону выкуренную трубку и взяла со стола кошелек.
— Он мне больше не нужен, — просто сказала она.
Положила кошелек в карман, молча кивнула удивленному Роберту Хуперу и, пробравшись через зал таверны «Козел и якорь», вышла в дверь навстречу своему будущему.
Глава тринадцатая
Кембридж, Массачусетс
Начало июля 1991 года
Конни сделала большой глоток коктейля и, опуская стакан на стойку, с раздражением заметила, что рука дрожит. У Эбнера недавно появилась подборка хитов «Лед Зеппелин» в акустической обработке, которые гремели вот уже целый час, пока Конни сидела в баре. Джанин по обыкновению опаздывала. Конни подумала, что, если через пять минут Джанин не придет, велики шансы, что она встанет и зашвырнет стулом в музыкальный автомат. Она представила, как поднимает тяжелый стул и обрушивает его на стеклянный короб автомата. Стекло со звоном разбивается и падает, а музыка — о, счастье! — наконец смолкает. Конни довольно улыбнулась своей фантазии.
— Конни, здравствуй! — задыхаясь, выпалила Джанин Сильва, усаживаясь на стул рядом с Конни и сбрасывая сумку к ногам. — Извини, что опоздала. Что пьешь? Олд-фэшн? — Она показала Эбнеру два пальца, тот понимающе кивнул и отвернулся. Джанин, опершись на локоть, водрузила на кончик носа очки в ярко-фиолетовой оправе.
— Итак, — сказала она, и Конни, все еще сидя к ней боком, сделала еще один большой глоток коктейля.
Потом, засунув руку в карман шорт, вытащила оттуда ключ, который она нашла в бабушкином доме, и со стуком положила его на стойку. После этого повернулась к своему профессору.
— В тот самый день, когда я переехала в бабушкин дом, я наткнулась на ключ, который ни к чему не подходит, — сказала она. У Джанин вытянулось лицо. — А с ключом я нашла записку с именем — Деливеренс Дейн. — Она поднесла ко рту руку и стала грызть ноготь. Эбнер как раз ставил перед ними два тяжелых запотевших бокала. Джанин молча подвинула в его сторону купюру в несколько долларов.
— Оказывается, — продолжила Конни, отставив пустую кружку и протягивая руку к бокалу, — Деливеренс Дейн — неизвестная салемская ведьма. В отличие от остальных жертв она была целительницей, знахаркой. И она оставила книгу записей о своей работе.