Книга теней

Риз Джеймс

Я согласилась, сказав, что так и сделаю. Разве я могла не послушаться ее? Ведь я ей столь многим обязана. Затем, согнувшись под одним зонтом, мы отправились в обратный путь, и лишь тусклый свет луны, едва пробивавшийся через разрывы туч, освещал покрытую лужами дорожку, по которой мы шли.

Но когда мы уже приблизились к монастырскому огороду, решимость моя начала улетучиваться, а к тому времени, когда я вошла собственно в монастырское здание, пропала совсем, и я остановилась, не зная, где отыскать силы, чтобы, сделав еще несколько шагов, войти в трапезную и сесть посреди прочих воспитанниц.

В трапезной все молчали, следуя распоряжению сестры Клер. Наша Мария-Эдита и помогавшая ей сестра Бригитта только

что закончили расставлять по столам тарелки с едой. Мать Мария ввела меня в залу.

Войдя, мы остановились у боковой двери, ведущей в кухню. Сначала нас никто не заметил, затем под покровом великого обета молчания по скамьям невидимо пронеслась волна шиканья и шепотков, и все повернулись к нам; никто не встал, как надлежало делать в присутствии матери-настоятельницы, но я не заметила этого, так сильно была увлечена собственными переживаниями и осознанием неловкости своего положения. Я стояла перед собравшимися к ужину девицами, напуганная, грязная, и все равно пыталась сделать вид, что ничего особенного не произошло. Странную же я, должно быть, являла собой картину! Скорее всего походила на сестру того печального-препечального монстра, которого изобразила в своей книге писательница Мэри Шелли.

— Пожалуй, то была не самая лучшая мысль, — шепнула я матери Марии, пытаясь обойти ее, чтобы юркнуть в кухню.

Но мать Мария перехватила меня.

— Иди, — проговорила она, подталкивая меня вперед. Не успела я сделать и двух шагов, как услышала позади негромкий хлопок двери: мать Мария ушла, оставив меня одну. Такого я не ожидала. Когда я шла между рядами столов, девицы осыпали меня со своих мест проклятиями или читали молитвы, неотличимые от проклятий. Некоторые призывали Царя Небесного, другие — и я поразилась, что их так много, — обращались непосредственно к помощи «князя мира сего». Сестра Паулина без слов, одним постукиванием деревянной ложки, попыталась напомнить девицам о великом обете.

Несколько младших девочек, не смея прикоснуться к стоящим перед ними тарелкам с остывающим рагу, так быстро читали молитву за молитвой, сопровождая каждую перебиранием очередной деревянной бусинки на четках, что казалось, от них вот-вот пойдет дым. Я двигалась вперед словно глухая и слепая, будто что-то незримо влекло меня к моему месту. Мне чудилось, я иду погруженная в воду: каждый шаг медлен, осторожен, труден.

Кто-то бросил в меня золотую ладанку; она упала на пол у самых моих ног и заскользила дальше по гладкому полу. Конечно, такое отторжение святого предмета и то, что он отскочил в сторону от меня, тут же истолковали как доказательство моей одержимости бесами. Послышались охи, кто-то принялся молить о спасении на почти нечленораздельной латыни.

Подходя к своему постоянному месту, я обратила внимание на две необычные вещи: во-первых, за столом не было никого, даже старых, вечно шамкающих монахинь, с которыми я обычно обедала, не говоря уже о Перонетте, а во-вторых, на скамье — там, где я всегда сидела, — теперь лежала раскрытая книга, переплетенный в черную кожу фолиант с пожелтевшими от времени страницами. Наступила мертвая тишина. Все взгляды устремились ко мне. Что делать? Я утерла слезы и… сделала нечто… достойное сожаления. Смущенная, полная нерешительности, я попросту заняла обычное свое место, словно не видела на нем никакой книги. Почему я так поступила, объяснить не могу. Я могла бы закрыть ее, отложить в сторону, смахнуть на пол… но ничего подобного. И все решили, что сам Сатана воссел за моим столом.

Одна из девиц — красивая, в меру высокая, чьей грацией я всегда восхищалась, — вскочила на скамью и, указывая на меня пальцем, спросила присутствовавших, какие еще нужны доказательства, что я подписала договор с дьяволом? Разве не села я на святую книгу? (То был маловразумительный труд некоего теолога, раскрытый на месте, посвященном

рассуждениям о Троице.) И разве не видели все собравшиеся здесь, как я бесстыдно поцеловала священный текст своими нижними устами?

Это свидетельство было встречено взрывом яростных криков и молитв. Монахиням пришлось таскать девиц за волосы, щипать и даже прибегнуть к помощи розги, чтобы восстановить хотя бы видимость порядка.

Я не решалась шевельнуться, не решалась вынуть из-под себя книгу. Меня била дрожь, и я изо всех сил старалась не разреветься. Даже попыталась съесть совсем остывшее рагу, тарелку с которым подсунула мне под нос… я уж не знаю кто. Это рагу, то ли из кролика, то ли из оленины, было какое-то склизкое, с душком, и его положили больше, чем обычно. Я не смогла бы его съесть, даже если бы захотела: руки тряслись так сильно, что я не в силах была удержать ложку.

Я не решалась поднять взгляд и сидела, уставясь в эмалированную тарелку. Слезы капали на слой жира, обволакивавший куски мяса, как «сорочка» новорожденного.

Я молилась. Молилась о том, чтобы все это закончилось, чтобы кто-нибудь даровал мне избавление, будь то Бог или демон. Я готова была на все, что угодно. Даже подписать договор кровью.

И тут дальняя дверь в залу раскрылась, старшие девицы, сидевшие в том конце рефектория, почти сразу встали; вскоре примеру их последовали все воспитанницы; я поднялась тоже — столь велико было чувство облегчения, испытываемое мною оттого, что мать Мария вернулась, чтобы…

Но тут словно что-то во мне оборвалось: это была сестра Клер де Сазильи; войдя в трапезную, она прошествовала на середину и обвела взглядом всю залу. Она искала меня, и я поняла это сразу. Остальные тоже это поняли, и, когда быстрые взгляды их, которые они то и дело бросали в мою сторону, выдали меня, я вдруг поняла, что мы с нею пристально смотрим друг другу в глаза через всю трапезную.

То, что сестра Клер искала меня, было дурным знаком, но то, что все девицы поднялись с мест, приветствуя ее, было еще хуже.

Все стало настолько очевидным, что дальнейших разъяснений не требовалось: предо мной предстала сестра Клер де Сазильи, взявшая в свои руки бразды правления.

Окинув бдительным взором девиц, она благосклонно кивнула, позволяя сесть, и прошествовала к своему месту. Глядя поверх дрожащего края моей чашки, я потихоньку наблюдала, как сестра Клер беседует с сестрой Сен-Юстасией и несколькими старшими девочками. Сестра Сен-Юстасия была вялая, тощая как жердь; сестра Сен-Юстасия, страдавшая неизвестным науке кожным заболеванием, от которого вечно была в каких-то лишаях и разводах, словно линяющая олениха, — эта сестра Сен-Юстасия сидела рядом с нею и кивала. Сей совет, устроенный невзирая на великий обет молчания, не предвещал ничего хорошего. Воспитанницы с нетерпением гадали, о чем им объявят. Официальное заявление не заставило себя ждать.

Сестра Сен-Юстасия поднялась, чтобы его огласить, и дрожащим голосом сообщила план предстоящих работ: монастырь залило дождевою водой, и под угрозой оказались помещения первого этажа. Требовалось преградить путь воде с помощью перемычек из мешков с песком. Такие работы не были для нас чем-то новым. Как и следовало ожидать, раздались стоны — так некоторые из воспитанниц выразили вслух неохоту заниматься подобными вещами, — однако сестра Сен-Юстасия напомнила всем, что великий обет молчания продолжает действовать и его отменят лишь после особого распоряжения. Но тишина водворилась лишь после того, как встала сестра Клер. Она подала знак всем последовать ее примеру, чтобы прочесть молитву. Закончила она ее словами: «Прииди к нам и спаси нас, Господи, от посетивших нас сил тьмы». Под силами тьмы она, конечно, подразумевала меня, а дабы никто в сем не усомнился, она кивнула в мою сторону, и все взоры вновь устремились ко мне. После молитвы я села первая.