Книга вторая. Мечта обретённая
Шрифт:
Монах замолчал, вроде бы отвлёкшись, и я рискнул уточнить:
– Значит, чем сильнее держишься за мечту, тем выше шанс попадания?
– Держаться можно по-разному, - задумчиво покачал головой напарник.
– Будешь смеяться, но я сейчас встроил в мысли услышанное от Виграфа. Дело вот в чём. Если человек страстно желает приобрести что-то - машину, квартиру, спутника жизни, - и вкладывает в достижение все свои силы, можно ли его назвать мечтателем?
Я попытался припомнить среди своих бывших знакомых людей похожего склада - и невольно поморщился, наткнувшись на самый очевидный пример. Именно такими являлись мои родители, положившие жизнь на алтарь материального благополучия.
– Ни в коем случае. Я
– Я не столь категоричен, но тоже полагаю, что нет, - мягко кивнул Монах.
– Это целеустремлённые люди, но их мечта строго ограничена. Она может менять размеры в ту или иную сторону, но автомобиль не превратится в картинную галерею. А можно ли назвать мечтателем человека, который, что называется, витает в облаках и забывает про окружающий мир, замещая его вымышленным?
– Тут сложнее, - осторожно ответил я.
– Тоже согласен. Но где проходит грань? Есть ли разница между мирами, скопированным с реального, собранным из кусков и абсолютно чужим? В качестве примера последнего могу привести книгу, фильм или любое другое произведение. Думаю, есть.
– Монах снова улыбнулся, с другим оттенком: - Как ты мог заметить, я полностью перешёл на "наверное" и "возможно". Формальная логика здесь не даёт ответов на возникающие вопросы. Я полагаю, разница есть, а заключается она в количестве душевных сил, вкладываемых в мир. Но это не эмоции, как можно подумать, - чуть раньше я говорил об организации сознания. Что требует лучшей организации? Восприятие чужого творения - самые лучшие произведения основываются на том, что дают пищу для ума и толчок в нужном направлении, а не просто рассказывают забавную историю. Кусочный мир это хаос из впечатлений, который, если ты возьмёшься наводить в нём порядок, приобретёт уникальные черты, присущие лично твоему взгляду на действительность. В конце концов, мы приходим к тому, что свой собственный мир требует во много раз больше сил, чем любой другой. Нельзя построить идеал без подготовки и знаний. Нельзя построить идеал, если в голове нет разграничения хорошего и плохого - каким бы оно ни было. Наконец, нельзя построить идеал, если ты не осознаёшь себя как личность, не важно, что её составляет.
На журчащий голос Монаха наложился шорох неизвестно когда успевшего пойти дождя. До нас изредка долетали отдельные капли, но от всей непогоды ощущалась только приятная водяная взвесь в воздухе. Я украдкой взглянул Одиночке в лицо: в глазах его горело что-то светлое и тёплое.
Помолчав, он добавил:
– Касательно последнего компонента у меня нет абсолютно никаких доказательств, хотя это очень странно звучит на фоне того, что я сейчас скажу. Помимо того, чтобы иметь собственный мир, в него нужно верить. Не просто надеяться, что он где-то существует, а верить. Это тоже особый элемент организации, только, скорее, не сознания, а самого знания. Вера - это умение принять за истину то, чему не можешь подобрать обоснований. Более того, то, что невозможно доказать в принципе, хоть бы и на том уровне, на котором ты находишься. От убеждённости она отличается... наверное, ты снова будешь смеяться - неотвратимостью.
– Виграф, - усмехнулся я.
– Да, он успел вкратце пересказать ваше обсуждение. Ты ведь не будешь сильно злиться на него?..
– Было бы наивно думать, что вы способны утаить что-то друг от друга. Разумеется, не буду. Продолжай.
– Неотвратимость в данном случае это готовность пойти на крайние меры, имея в качестве обоснования только лишь абстракцию. Фактически - признать себя уязвимым, по крайней мере, так это действует в нашу эпоху. Готовность сказать: "да, у меня нет никаких подтверждений правоты своих убеждений, и потому я просто верю, что так правильно". Это отказ от защиты как таковой, выход на дуэль без оружия.
– Но в чём смысл?
– удивился я.
– Это не имеет отношения к разговору,
– Опять же по моему мнению, всё дело в эпохе, - Монах развёл руками.
– Абстрагируясь от предыдущих слов, я считаю веру полноценной формой организации сознания, которая, однако, по ряду причин уступила научной место главенствующей.
– И сохранилась только в таких уникумах, как ты, - кивнул я, смотря на напарника совсем другим взглядом. Он чуть смущённо улыбнулся.
– Но всё-таки вера не является необходимым признаком сама по себе. И это уже не мои слова, а близких друзей. Настоящая вера не способна прятаться в голове человека, оставаясь никем не замеченной. Зная, что есть и иное, помимо наблюдаемого перед собой, он ведёт себя совершенно не так, как если бы ориентировался только на непосредственное окружение. Он живёт в двух мирах одновременно и, можно сказать, посредством его деяний второй, незримый и казалось бы придуманный мир, частично перемещается в первый, создавая оазис.
– Маловероятно, - с сомнением прокомментировал я, несмотря на острое желание, чтобы именно так всё и было.
– Вспоминая себя - не могу сказать, что вокруг меня существовал оазис чего бы то ни было.
– А вот я смотрю на тебя сейчас и понимаю, что могу, - Монах обратил на меня сияющий взор.
– Скажи, что держало тебя на плаву, когда большую часть времени занимали бытовые нужды? В чём ты находил свою отдушину?
– Господа, я вынужден вас потревожить!
Встав позади нас, Виграф с наслаждением вдохнул влажный воздух. Пояснил специально для меня:
– Маркус, твоя очередь идти общаться с Эрго.
– Ага, - кивнул я, приходя в себя и прикладывая усилия чтобы прервать поток мыслей и вернуться к насущным делам. Поднялся, коснулся напоследок Монаха, благодаря за разговор, и направился ко входу в мастерскую, на ходу потирая занемевшие мышцы.
В огороженном отсеке было немного светлее, чем снаружи: свет от висевшего здесь шара отражался от стен и высвечивал их, а сам сгусток энергии скользил по воздуху в наиболее выгодную точку. Эрго сидел слева, у каменной стены, за мерно постукивавшим примитивным станком, в котором я опознал гончарный круг, и ваял какой-то горшок, периодически прикладываясь к ковшу с водой; в правом от меня углу нагнетала жар небольшая печка, дожидающаяся своей очереди.
Подняв на меня хмурый взгляд, Правитель кивнул на лавку рядом:
– Проходи, присаживайся, рассказывай.
Впечатления от разговоров с напарниками постепенно отступали, вместо них нехотя поднимались мысленные наработки по всему, что меня интересовало в Эрго. Ещё раз оглядевшись, я весело ухмыльнулся и заявил:
– Признайся, Эрго, ты наш Хранитель.
– Да ну?
– едко произнёс хозяин дома, не отрываясь от станка.
– И какие твои доказательства?
Доказательства имелись, хоть и в непригодном для употребления виде. Время от времени цепляя мысли на эту тему, сейчас я мог привести в пример разве что мгновенный перенос трёх человек вместе со сложным механизмом, при том что необходимость этого Эрго почувствовал сам. Но как правильно сформулировать утверждение, я не знал, равно как не имел доводов в пользу того, что такой силой может обладать исключительно Хранитель.
– Их нет, - всё ещё пребывая на волне эмоций, я решил воспользоваться приёмом Монаха, надеясь, что глупая улыбка не испортит впечатление.
– Я вижу в тебе именно Хранителя и верю, что так и есть на самом деле, и потому буду исходить из этого.
Руки Эрго дёрнулись, как будто он сдержал какой-то позыв к действию. Помолчав, он ответил:
– Верить я тебе, конечно, запретить не могу. И всё-таки вспомни наш разговор трёхдневной давности: Хранитель я или нет, это имеет отношение только ко мне и никак не влияет на тебя. Понимаешь?