Книга запретных наслаждений
Шрифт:
Гутенберг понял, что Фуст и Шёффер идут по тому же пути, который недавно прошел он сам. Просто они позже начали. Иоганн проверил чернила и убедился, что, несмотря на хорошее качество, они годятся только для письма и для печатанья эстампов. Увидел он и оттиски на бумаге, но даже не подошел, чтобы изучить их повнимательнее, — Иоганн знал, что с такими чернилами достоверности не добиться.
— Мне нужно посмотреть ваши пластины, — повелительно произнес Гутенберг; ему не терпелось провести решительное испытание.
Шёффер прошел к шкафу и вернулся с книгой в одной руке и деревянной доской — в другой.
— Вы первый, кто увидит мои работы, — взволнованно
Гутенберг придвинул к себе канделябр, взял доску с вырезанными литерами и поднес ее к свету. Когда гравер увидел буквы, ему пришлось ухватиться за скамейку, чтобы не упасть на пол. Он хотел что-то сказать, но неожиданно лишился дара речи. Эта каллиграфия была ему знакома до мельчайших подробностей.
— Это живой почерк Зигфрида из Магунции, — чуть слышно просипел Гутенберг.
— Да, — удивленно ответил Шёффер и раскрыл перед гостем книгу — то была Библия, написанная лучшим каллиграфом Майнца.
Именно этого результата Иоганн добивался так долго, что успел потерять надежду. А теперь он держал искомое в своих руках. Проблема была решена.
Фуст и Шёффер изумленно взирали на то, как мастер Иоганн Гутенберг рыдает, больше не сдерживая своих чувств.
Светало.
Тем же утром трое компаньонов выехали в Страсбург.
Гутенберг впервые открывал двери монастыря Святого Арбогаста для чужаков. С выпученными глазами Фуст и Шёффер продирались сквозь густую растительность, укрывавшую старинное аббатство. Охваченные изумлением и ужасом, смотрели они на ряд черепов, немую стражу этих потаенных мест. Когда они пересекли нечеткую границу между зеленым сводом и остатками старой крыши и миновали колонны портика, глазам их открылось фантастическое зрелище: часовня, замечательно сохранившаяся в лоне горы. И вот под раскинутыми руками Христа они наконец узрели потрясающую машину Гутенберга. Никто из троих сообщников не сумел бы точно сказать, сколько времени прошло между их встречей в харчевне и этим торжественным моментом. Нехватка сна, усталость после долгого путешествия, подъем на гору и череда различных переживаний — все это вызвало у каждого из троих бредовое чувство, как будто он угодил в сновидение своего компаньона.
Фуст и Шёффер долго ходили вокруг пресса, пытаясь разобраться в смысле каждой детали этого механизма. И тогда Гутенберг принес ящик с подвижными металлическими литерами, набрал одну страницу, смазал литеры чернилами, поместил ее в машину, закрепил в раме лист бумаги, установил раму на станину и на глазах у своих новых компаньонов опустил рычаг. Затем изобретатель прокрутил рукоятку в обратном направлении, вытащил листок с отпечатанным текстом и передал Фусту. На бумаге были проставлены имена троих компаньонов, написанные как будто рукой самого Гутенберга:
Johannes Gutenberg — Johann Fust — Petrus Sch"offer
Das Werk der Bucher [58]
Шёффер тоже прочел этот короткий текст; не наблюдай он собственными глазами весь чудесный процесс печати, он бы поклялся, что перед ним рукопись. Он подошел к прессу, взял ящик с набором и принялся изучать подвижные литеры, гравированные по металлу. Он подумал, что это великолепная идея, и обругал себя за то, что сам до этого не додумался.
— Осталось только вырезать в металле алфавит, повторяющий почерк Зигфрида из Магунции, — сказал Петрусу Иоганн.
58
Книжное
— Это будет очень просто, — задумчиво ответил Шёффер и прибавил: — Мы могли бы еще улучшить эту систему.
Последнее замечание Гутенбергу не понравилось, но все же он хотел выслушать предложение Петруса. Однако Фуст, стоявший за спиной у Иоганна, жестом показал своему зятю: «Замолчи». Чтобы выбраться из трудной ситуации, Шёффер сослался на то, что в этот момент действительно чувствовал искренне и глубоко:
— Я сейчас нуждаюсь в отдыхе, голова кругом идет, мысли спутались.
Все трое изнемогали после нескольких суток, проведенных почти без сна: их кости ломило от долгого путешествия верхом, зрачки были воспалены, рассудок отказывал из-за губительной смеси возбуждения и недосыпа.
Уподобившись монахам этого древнего аббатства, каждый из компаньонов занял отдельную келью; не обращая внимания на бедственное состояние своих спален, все трое растянулись на полу и забылись глубоким сном.
21
Ульва была уверена, что убийца вернется, дабы нанести еще один смертельный удар. Но и убийца, возможно, догадывался, что мать всех проституток ждет его, изготовившись к войне. И может быть, оба они в глубине души страстно ждали этой финальной битвы, этой схватки лицом к лицу не на жизнь, а на смерть.
Определенно, судьи располагали достаточным количеством материала, чтобы вынести приговор главному обвиняемому. Однако в отношении его сообщников у них осталось немало сомнений. И разумеется, Зигфрид из Магунции был готов эти сомнения развеять. Очередь наконец-то дошла до Фуста и Шёффера. Разбирательство уже настолько затянулось, что правая рука Ульриха Гельмаспергера затекла, пальцы были перепачканы чернилами. Ему приходилось следить за тем, чтобы не запятнать бумагу и не утратить начисто способность концентрировать внимание, и так уже порядком истощенную.
Подобно трем монахам-затворникам, Гутенберг, Фуст и Шёффер поселились в руинах аббатства Святого Арбогаста. Запущенные бороды, грязные всклоченные волосы — они были похожи на шайку бродяг. Иоганн Фуст, самый богатый банкир Майнца, жил как отшельник и безостановочно чесал голову, которая превратилась в непроходимый лес, рассадник вшей. У Петруса, достойнейшего выпускника Парижского и Лионского университетов, лицо было перемазано чернилами и вековой грязью со стен аббатства. А Иоганн — тот давно привык к этой безумной затворнической жизни.
Компаньоны трудились днем и ночью, локоть к локтю, в молчании. У Шеффера спина не разгибалась от вечного скрюченного сидения — ему нужно было воспроизвести на каждой литере причудливую каллиграфию Зигфрида. Десять суток эти трое почти ничего не ели. За десять суток изнурительной работы они не видели света дня. То были десять важнейших дней, в течение которых всесильный банкир кротко исполнял обязанности ученика, подсобного рабочего, повара и адъютанта Иоганна Гутенберга — генерала этого оборванного воинства. И вот по прошествии десяти дней и десяти ночей их титанический труд принес свои плоды: всего за десять суток они напечатали десять Библий, совершенно неотличимых от той, которую собственноручно переписал Зигфрид из Магунции. Даже сам каллиграф не сумел бы определить, где здесь оригинал, а где копии.