Книга запретных наслаждений
Шрифт:
Остановившись возле двери в капеллу, черный незнакомец вынул из-под плаща кинжал, вставил в замок и точным движением провернул задвижку. Рука, запачканная чернилами, толкнула дверь, раздался скрежет. Злоумышленник огляделся по сторонам и, убедившись, что на улице никого нет, вошел внутрь и закрыл за собой дверь. В полной темноте он двигался с точной уверенностью: то ли обладал даром ночного видения, то ли знал это помещение в мельчайших подробностях. Как бы то ни было, загадочный человек широко расставил ноги, так что ступни его уперлись в деревянный плинтус, наклонился, сдвинул центральную плиту, за которой находился тайник, провернул секретную ручку и поднял весь пол у себя под
Непрошеный гость находился в подвале Монастыря Священной корзины. Перебраться в кухню Монастыря ему тоже не составило труда. Он скользил бесшумно, как будто знал каждый уголок лупанария, как будто бывал здесь уже много раз. Внезапно послышались чьи-то шаги. Высунув голову в коридор, незнакомец увидел молодую ученицу, входящую в свою спальню. Всего несколько месяцев назад в эти ночные часы женщины и мужчины беспрепятственно проходили по коридорам борделя, превращавшегося в бурлящий котел стонов, придыханий и смеха. Однако после первой смерти в Монастыре переменилось абсолютно все. Раньше было невозможно добраться до спален, чтобы не натолкнуться на кого-нибудь в коридоре. Впрочем, в людской толчее и внимания меньше обращали. Теперь же, наоборот, злоумышленнику приходилось соблюдать величайшую осторожность: одно неверное движение — и тебя обнаружат. Он сжал рукоять кинжала под плащом, дабы убедиться, что оружие на месте. Неизвестный точно знал, в какую из спален пора нанести визит: в ту, где ночует преемница. Последние шаги, и вот фигура в черном остановилась у двери и робко постучалась.
— Кто это? — спросили с той стороны.
— Это Ульва, — прозвучал тихий шепот.
Как только дверь приоткрылась, темная фигура вытянула вперед руку и заткнула девушке рот. Не отпуская свою пленницу, она вступила в комнату, свободной рукой прикрыла дверь и поволокла девушку к алькову. Все это проделывалось беззвучно и было отработано до мелочей: подушка прижималась к лицу лежащей, крепкие ноги обездвиживали ноги жертвы. Дело было почти уже кончено, когда убийца услышал голос за спиной:
— Добро пожаловать, мы вас ждали.
Зловещая фигура изумленно обернулась и увидела над собой спокойное, улыбающееся лицо Ульвы. Мать всех проституток добавила радушным приветливым тоном:
— К нам давно уже не заглядывали посетители. Приготовьтесь к незабываемой ночи.
И прежде чем преступник успел сдвинуться с места, Ульва воздела над головой кочергу, которой обычно помешивала угли в печи, и обрушила ее на спину незнакомца. Если бы Ульва хотела его убить, она легко добилась бы своей цели, ударив по затылку. Однако у нее были другие планы. Незнакомец в черном захрипел и перевернулся на спину. Он попытался подняться, но получил новый удар, теперь в подвздошную впадину. А позади Ульвы стояли другие женщины, одетые в наряды жриц-воительниц.
— Да, мой голос был отлично скопирован, — улыбаясь, произнесла Ульва, отбирая у преступника кинжал, рукоять которого высунулась из складок плаща.
До этой минуты лицо убийцы оставалось сокрыто под капюшоном. По знаку матери всех проституток
Женщины издали единодушный вопль ярости, гнева, отвращения и негодования. Самый просвещенный человек в Майнце, так кичившийся всем, что им было прочитано и в особенности написано; тот, кто читал мессы с соборной кафедры и возвышался над всеми как защитник справедливости, теперь лежал перед ними на греховном ложе самого еретического лупанария во всей Германии.
Зигфрид из Магунции пытался восстановить дыхание, но удары Ульвы были так точны, что ему до сих пор не хватало воздуха. Четыре женщины разложили его на кровати и привязали руки и ноги к угловым столбикам. Человек, который раздирал на себе одежды и возносил крик до небес, предупреждая об опасности запретных книг, сам же и навещал главное прибежище дьявола в Майнце. И Ульва прекрасно поняла, что за побуждения заставляли лучшего из переписчиков, сурового обвинителя, разоблачавшего поддельщиков Священного Писания, убивать ее дочерей и сдирать с них кожу.
— Какая честь для нас, ваше преподобие! Сегодня будет лучшая ночь в вашей жизни, — пообещала Ульва и повелела дочерям раздеть злодея.
Голый Зигфрид из Магунции с ужасом наблюдал, как двенадцать женщин сбрасывают с себя одежды и выставляют напоказ роскошные тела, обтянутые лишь черной, красной или телесного цвета кожей, повторяющей каждую деталь их женской анатомии.
— Так вы, значит, хотите познать секрет наслаждения. Что ж, ваши желания станут для нас приказами, — произнесла самая юная из них, натирая свои соски через прорези в кожаном наряде, так что от возбуждения груди ее поднялись, как башни, над трепещущим торсом священника.
Ульва поняла, что именно искал переписчик из Майнца. Он хотел завладеть секретом, сберегаемым Почитательницами Священной корзины, — «Книгой запретных наслаждений».
— Вы получите исключительную привилегию и станете единственным на протяжении многих веков мужчиной, который узнает тайны абсолютного наслаждения, — объявила Ульва, в то время как другая женщина, высокорослая, с длинными крепкими ногами и мускулистым телом, поднималась на ложе и расставляла ноги над головой монаха-каллиграфа.
Теперь он видел над собой в прорези наряда из красной кожи розовую вульву с возбужденным клитором. Первая проститутка терлась сосками о млечно-белую кожу Зигфрида, а вторая опустилась на корточки и прижалась объемистым безволосым влагалищем к открытому рту священника — таким образом, что все его многословное красноречие свелось к самому непроницаемому молчанию.
— Сегодня вы наконец-то прочувствуете собственным телом такие наслаждения, которые не доводилось испытывать ни одному смертному, — изрекла Ульва и отдала новые приказания своим ученицам.
С тех пор как шумеры поймали слова в ловушку, так что их больше не уносил ветер, мужчины могли оставлять свидетельства своих деяниях и деяний своих богов, своих побед и поражений, своего величия и ничтожества, своей правды и лжи, своей памяти и размышлений о сущем. Так они творили историю, фиксируя слова на глине, на камне, на дереве, на папирусе, на пергаменте, на бумаге. А еще — на человеческой коже. Они использовали резцы, перья и кисточки. А еще — кинжалы. С тех пор как человек научился записывать и передавать свои слова, всегда находился другой человек, желающий эти слова стереть, выскрести, уничтожить, чтобы в мире от них не осталось и следа. Одновременно с письмом родилась и цензура. Слова были сотворены из той же субстанции, что и желание, вожделение, секс. А закон, наоборот, был выкован из того же металла, что и меч.