Книга желаний
Шрифт:
— У нее свой путь.
— И долг.
— И долг. — Соглашается Рубеус. — У тебя тоже есть долг. И у меня. Каждый из нас обязан сделать что-то, что расходится с представлениями о чести и в то же самое время является единственной возможностью исполнить долг перед другими. Выбор неприятный, но это лучше, когда выбора нет вообще. А у тебя впереди целый день, чтобы подумать.
День давно настал, и Вальрик думал. Думал постоянно. Думал, когда наблюдал за степью, думал, когда дремал на дне канавы, думал, когда ходил за
— Ты князь, тебе и решать, как скажешь, так и будет. А вообще убираться отсюдова надо и побыстрее, пока эти не пришли.
"Эти" — это кандагарцы, лагерь которых находился где-то поблизости, но данное обстоятельство беспокоило Вальрика куда меньше необходимости принять решение. Эта чертова необходимость заглушила даже чувство голода, которое в последнее время Вальрик испытывал постоянно.
— В Боге спасение, — отозвался Нарем. — У Него совета ищи.
Но Бог не отвечал. А потом пришли сумерки и время, отведенное на раздумье, истекло.
Что ж, пусть все будет так, как дoлжно!
Ветер охотно откликнулся на мой зов, усиленный адептором. Потоки горячей энергии ластились, норовили лизнуть в щеку, ухватить прядь волос или забраться под рубашку, но сегодня мне было не до игр, и Яль, обиженный невниманием, долго отказывался понимать, чего же я хочу.
А я и сама не понимала, чего хочу.
Во всяком случае совершенно точно не хочу отпускать Меченого в Ватикан. Не хочу возвращаться в Пятно. Не хочу искать Молот Тора.
Два часа полета над темной степью. Горы во мгновенье ока растворяются в темноте, и с ними исчезает сама земля, остается лишь непроглядная, густая чернота ночи, слегка разбавленная призрачным дрожащим светом звезд.
Яль то взбрыкивает, то шепчет на ухо что-то жалобное, то наоборот, начинает успокаивать меня, убеждая, что все будет хорошо…
Вода в реке кажется черной, такой же черной, как небо над ней. А лунная дорожка узеньким мостиком соединяет противоположные берега.
Яль улетает — недалеко, он еще должен вернуть меня к Перекрестку — но Южный ветер слишком непоседлив, чтобы долго оставаться на одном месте.
— Вот и все, — говорит Рубеус, оглядываясь на реку, Южный ветер перенес нас на другой берег, при желании он вполне мог бы доставить и к стенам Ватикана, но вот желания этого у меня не было. Если Рубеусу так хочется поскорее сунуть голову в пасть Святого города, пусть сам все и делает.
— Злишься.
— Злюсь.
Я не хочу видеть, как они уходят, и поэтому ухожу первой, правда, недалеко — до реки. Здесь хорошее место, чтобы подумать: белый, теплый еще песок, черная вода, тихое стрекотание сверчков и дрожащий шар луны почти у самых ног. При желании можно дотянуться и потрогать луну, но желания нет.
Я
Я думаю, и мысли эти никоим образом не касаются испытываемых мною эмоций.
Любовь — самая опасная из придуманных людьми игрушек. К чему Карл это сказал? И что он имел в виду?
Не понимаю и снова злюсь.
Люди много говорят о любви, а еще больше пишут, но я-то не человек. Раньше Карл утверждал, что да-ори не способны испытывать любовь потому как слишком эгоистичны, чтобы позволить себе страдать. А любовь почти всегда связана со страданиями. Почему? Не знаю.
Ветер гоняет темные волны камыша, тот шелестит, возмущается, но гнется, совсем как крестьянин перед бедным, но родовитым вельможей.
— Ты знаешь, что я прав, — Рубеус присел на песок. Надо же, он ходит почти так же бесшумно, как Карл. Он вообще похож на Карла, только добрее, мягче, человечнее что ли? Да нет, просто моложе. Через несколько сотен лет он станет точной копией Хранителя Южных границ. Сотни лет — это бесконечно много даже для меня, но я уже тоскую. Странное ощущение горевать о том, что только должно произойти.
— Святой престол — единственная возможность победить в этой войне, единсвенная реальная сила. — Меченый настойчив и упрям. — Я должен пойти туда. Вальрик один не справится.
— Должен.
— Вальрик там будет одним из просителей, уездных князей, которых полно, нужен веский аргумент, чтобы на него обратили внимание.
— Например, ты.
— Например, я. — Соглашается Рубеус. — Река донесет до Новограда, а оттуда уже и до Ватикана доберемся… там меня знают и помнят…
— Там тебя не станут слушать.
— Морли…
— Морли разжалуют, если не хуже. Он обязан был убить тебя, но не допустить превращение, понимаешь? По вашим меркам, помогая мне… и тебе, он совершил тягчайшее из преступлений. А если его обвинят в колдовстве, связях с Дьяволом и прочей ерунде, которой вы придаете такое значение?
— Это не ерунда, — в полголоса возразил Рубеус. — И мы все продумали.
— Да ну?
— У князя есть Аркан, пусть оденет на меня, а Морли подтвердит, что… — Меченый махнул рукой, ему явно не хватало слов, чтобы рассказать про гениальный план. Впрочем, я и без слов поняла. Идиоты, какие же они идиоты. Старый трюк с пленным и конвоирами… Известный, испытанный, но все еще эффективный.
— Должно получиться.
— Должно. — У них и впрямь может получиться, особенно, если сочинят красивую легенду про то, как пленный вампир напал на бедных путников, брат Рубеус одолел нечисть, но был ранен. Или проклят. Или еще что-нибудь. И тогда, понимая, в какое чудовище превращается, велел князю сковать себя Арканом.
— Ладно, допустим, Морли согласен, Вальрик тоже, а Нарем? Что если он, повернутый на вере и Библии расскажет правду? Или то, что считает правдой?
— Он с нами. Нам поверят.