Книга желаний
Шрифт:
Вот сука. Хотя, чего от нее ждать. Верности? Даже не смешно. А Айша улыбается, догадалась о его мыслях, знает, как облупленного.
— Ревнуешь. Ты такой смешной, когда ревнуешь… и глупый.
— А Марек? — вот не нужно было спрашивать. Какого дьявола он опять поддался на эту провокацию?
— Марек — псих, — спокойно ответила Айша. — Подай мне персик, пожалуйста.
Карл подал. Вообще следовало бы уйти, момент удобный, нейтральный. Но он не уходил, ждал, наблюдал, как она ест персик, сок стекает по щеке и подбородку, коснуться бы, вытереть.
Ну уж нет, хватит, поиграли.
— И
— Не твое дело, милая.
Не обиделась, рассмеялась и, потянувшись, потерлась подбородком о его плечо.
— Очередной эксперимент, да?
— Да.
Эксперимент, чертов эксперимент, от которого как-то неспокойно на душе. Не то, чтобы он нервничает — не хватало из-за подобной ерунды нервничать — скорее уж предчувствие нехорошее. А предчувствиям своим Карл доверял.
— Поэтому ты такой мраааачный, — Айша сделала свой собственный вывод. — Марек считает, что ты чересчур сентиментален. Но Марек — псих, я ему не верю.
Но продолжаешь спать. Карл хотел сказать, но сдержался. Зачем? Айша такая, как есть. И Марек тоже. И он сам, Карл Диттер, Хранитель Южных границ, хозяин Орлиного гнезда.
— Глупый, ревнивый сентиментальный Карл, — Айша провела пальчиком по позвоночнику. — Почему ты позволяешь играть с собой?
— А ты?
— Скучно. Господи, если бы ты знал, до чего мне скучно…
Черный шелк у кровати, рыжие волосы в белой ладони, сжать бы, смять, вырвать… а вместо этого гладит.
— Не сердись на меня, хорошо? — Айша высвободила прядь, обняла, прижалась. Совсем как раньше, когда-то дьявольски давно, когда близость была близостью, а не случайным эпизодом в череде лет. Играет, паразитка, любопытно ей.
— Не скажешь, да? Ну как хочешь, — она чуть отстранилась. — Марек просил передать, чтобы ты заканчивал со страданиями и делом занялся. На юге неспокойно.
Вот же сука. Все-таки укусила.
А Марек и вправду псих. И ублюдок.
— Дай мне еще персик! — потребовала Айша, потянувшись за покрывалом. Черное и белое. Белое и черное. Скорее уж черное и черное, белого в этом мире почти не осталось.
Глава 2
Баня. Горячая баня. Обжигающе горячая. Еще вчера я бы полжизни отдала, чтобы, наконец, согреться. А сейчас все равно как-то: холод сковывал мышцы и обещал покой.
— Ты чего? — Ильяс не оставил меня даже в бане. Смешно. Жара такая, что дышать невозможно, а он в рубахе, штанах, и автомат обнимает, не боится оружие попортить. Но мое дело — сторона. Мое дело отмыться, избавится, наконец, от проклятого запаха, который намертво въелся в кожу. Даже вонючее, полужидкое мыло, выделенное от щедрот княжеских, и то не могло перебить дух камеры. И я снова и снова терла шкуру.
Ильяс наблюдал. Молча. Равнодушно. Правильно, с их точки зрения меня нельзя считать женщиной: слишком бледная кожа, слишком холодное тело, слишком… слишком много в нас иного.
— Ты что? — повторил вопрос стражник. — Мерзнешь, что ли? Пару поддать?
— Нет.
Пар не поможет. Мне почти и не зябко, самую малость только. Жажда лишь отдаленно похожа
— Крови хочешь? — догадался Ильяс.
— Да.
— Много надо?
— Нет. — Когда жажда близка, ты не можешь говорить. Почти не можешь. Чтобы говорить нужно думать, а все мысли сосредоточены на одном.
— Кубка хватит?
— Да. — Я согласна была и на меньшее, только бы отодвинуть наступление жажды. Старжник вышел. Куда? К князю? Доложить? Володар решит помучить меня. Или не решит. Пришлет кого-нибудь. Пожалуйста…
Мысли рубленые, отрывочные. Мешаются.
Дверь скрипнула. Ильяс. Один. Пахнет кровью. Почему? Он, что, не понимает? Я не смогу долго сдерживать себя. Мне нужна кровь. Нужна…
— На. — Он протянул мне кубок. Большой деревянный кубок, в котором плескалось нечто.
Нечто густое. Темное. Ароматное. То самое универсальное лекарство.
Удивительное ощущение: одним большим глотком вливаешь в себя живую кровь, и сгусток тепла проваливается вглубь, зажигая внутри тебя собственное маленькое солнце.
— Спасибо.
— Не за что. — Ильяс неловко бинтовал порез на левой руке.
— Дай помогу. — После недолгого колебания — все-таки, не доверяет, оно и понятно, а вдруг мне мало — он протягивает руку.
— А ты не такая и страшная, — говорит он. — Баба, только холодная. На мою Арину похожа.
— Жена?
— Жена.
— А дети есть?
— Тебе зачем? — Ильяс моментально насторожился.
— Просто… Интересно… Я детей люблю. Нет, ты не о том подумал. Мы детей не трогаем. Табу.
— Почему?
— Не знаю. Заведено так. Наверное, пора идти?
Идти. Снова беседовать с князем: бешеная собака, а не человек, никогда не знаешь, что ему в голову взбредет.
— Жди, — мой охранник снова вышел, на сей раз прикрыв дверь на засов. Предусмотрительный. Посмотрела бы я, как помог бы ему этот засов, не будь на моей шее твари. Оно живое — я уверена в этом на все сто процентов. Живое и почти разумное. Дремлет, выжидает, но стоит мне сделать хоть что-нибудь не так… Одно движение… жест. Да, что там жест — мысль не в том направлении — и тварь очнется ото сна. И снова будет петля, медленно сдавливающая шею, пронизывающий холод и индивидуальный рассвет над бескрайним белым полем. Еще оно умело причинять боль.
Не хочу вспоминать.
Страшно.
Интересно, куда это Ильяс подевался? Я с удовольствием растянулась на горячих влажных досках, вдыхая пар, в котором перемешались запахи обжигающе горячих камней, дерева, полыни и березовых листьев. Хорошо. Я почти счастлива.
А вот и Ильяс. Шаг у него тяжелый, уверенный, как и подобает человеку, твердо стоящему на земле. Ильяс принес одежду. И то верно, не напяливать же на чистое тело вонючие лохмотья.
Больше он со мной не разговаривал, да и мне самой было не до разговоров.