Книга живых
Шрифт:
Но тут его осенило.
«Как же я забыл! Кто у нас знаток? Да Мария Бархатова! Любовь моя незабвенная. Мария! Она должна знать, что это за знак. Что за икона мне попала в руки. Там, у нее в музее, уж точно найдется такой специалист, который все мне объяснит. Откроет тайный смысл. Ведь Питер – это такое место, где сосредоточена история России. И там точно есть все ответы на эти вопросы».
Вспомнил Анатолий, как познакомился с Марией Бархатовой, вечно юной неунывающей ученой дамой, сотрудницей питерского Музея истории религии. Вспомнил, как искали они вместе копье Пересвета,
И получил ответ от такого же, пришедшего в поисках истины, странника. С еще более запутанной и сложной судьбой.
Олег Миров – где он сейчас? Чем занимается?
Связывались они с ним несколько лет назад. После Крымской весны. И тогда он узнал, что Олег с Татьяной подались на Запад. Переехали на новое место жительства – в Калининградскую область!
«Да, были времена! Было времечко!» – вздохнул отец Анатолий.
Он взял свой простенький мобильник. (Чтобы не было искушения ковыряться в интернете, у них в монастыре не приветствовалось использование сложных гаджетов. Для связи достаточно и старого кнопочного.)
Мария ответила на звонок так, как будто ждала его каждую минуту.
«А может, и правда ждала?» – подумал Казаков, когда услышал ее радостный голос.
– Это ты? Асисяй! Как хорошо, что ты наконец позвонил. Ты по делу? Ну, давай выкладывай!
И Казаков добросовестно доложил ей о своей находке в этой Богом забытой станице Новосоветской.
А потом с какой-то неподдельной внутренней радостью слушал голос этой женщины, которая торопливо толковала ему: «Тебе надо обязательно приехать в Питер вместе со своими находками. И уже здесь, на месте, с помощью моих связей в научном мире, друзей и знакомых мы точно разберемся с твоими несколько странными, но страшно интересными артефактами».
VI
Деньги на поездку прислал Шурка Дубравин. И Казаков, как молодой солдат, ринулся «в самоход». То есть без архиерейского благословения уехал в Питер. Благо ростовский аэропорт «Платов» функционировал безотказно.
Петербург – город, конечно, дорогой. Но, как говорится, надо знать места. И он поселился в самом центре, в гостинице при Доме ученых, расположенной не абы где, а во дворце великого князя Владимира, брата императора Александра III.
Ученые, особенно гуманитарии, люди небогатые. Поэтому гостиничка была обустроена в «советском стиле».
Казаков разместился в крошечном номере со всеми признаками «советской роскоши». Узенькой кроваткой, графином с водой и даже стареньким телевизором. На полу, конечно, потертый коричневый коврик. Из нововведений – в шкафчике лежали матерчатые тапочки.
Приняв на этаже душ и вытершись шершавым вафельным полотенцем, Казаков дворами, через запасной дворец (оказывается, у великих князей были и такие) вышел на улицу Миллионную. И направил свои стопы прямиком на Почтамтскую, к Музею истории религии.
На подходе позвонил.
Была она все такая же – круглолицая, стриженная под мальчишку. С блестящими глазами-бусинками. Этакая советская нестареющая пионервожатая.
Казаков тоже был в мирской одежде, дабы не смущать своей рясой народ.
Встретились. Обнялись тепло. Прямо по-братски. Правда, он неожиданно почувствовал, что ученая женщина очень уж крепко к нему прижимается. Ну, тут, как говорится, ничего не попишешь. Как-никак, старая любовь не ржавеет.
А дальше все закрутилось, завертелось.
Не успел он и глазом моргнуть как уже шагал вдоль ажурной металлической ограды по другому берегу Невы в поисках изящного, облицованного сероватым кирпичом, здания с башенками и длинными стройными окнами.
В бывшем дворце Матильды Кшесинской, балерины и, как утверждают некоторые, любовницы последнего царя и двух великих князей, разместился Музей политической истории России.
В Питере большинство дворцов монументальные, величественные. Этот оказался поменьше. И достаточно гармонично вписывался в улицу.
Казаков прошел через чугунные ворота, стеклянные двери, рамку металлоискателя и оказался во внутреннем дворе, крытом стеклянным куполом. Его, видимо, возвели недавно, чтобы расширить музейное пространство.
Здесь торчали пожилой, одетый в черную униформу, охранник и молодой парнишка-сотрудник, в круглых очках и просторной рубахе-балахоне. На шее у последнего висела бирка, которая называется сейчас словом «бейджик». Этот «архивный юноша» тотчас поздоровался и сообщил, что ждет его с артефактами.
«Как родного встретил!» – подумал Анатолий. А «юноша бледный со взором горящим» уже обратился к нему с вопросом:
– Хотите, покажу вам нашу экспозицию? А потом займемся вашей находкой.
– Отчего ж не посмотреть? – солидно заметил Казаков и пригладил свою растрепанную седую бороду.
Ну и пошли они… по залам.
Экскурсия оказалась взаимно интересной. Потому что парень этот, Геннадий, со странной для русского фамилией Слободян, не столько рассказывал о политической истории России, сколько выспрашивал у Казакова о монашеской жизни.
Конечно, это был не Эрмитаж, где в огромных залах являются взору посетителя царские гарнитуры, великие картины и прекрасные скульптуры. Здесь все было скромнее, живее, изящнее. И одновременно грустнее.
В этом, таком элегантном на вид, здании, несомненно, построенном для того, чтобы радовать глаз и вызывать прекрасные мысли о прекрасной хозяйке дворца, о ее загадочном обаянии, которым она, как нимфа Цирцея, обольщала могущественных и наивных мужчин, казалось, все должно было дышать негою, страстью, покоем и любовью. Но увы и ах! Здесь почти ничего не осталось от Матильды. Разве что простенькое бальное платьице, когда-то соблазнительно прикрывавшее юное тело балерины, да несколько десятков черно-белых фотографий, рассказывающих о том времени, когда Петербург был столицей роскоши и удовольствий.