Книги Бахмана

Кинг Стивен

— О Господи, — сказал он. — Да у тебя, Гаррати, все на лице написано. Ты собираешь милостыню для женушки умирающего, я угадал? Очень мило с твоей стороны.

— Так на тебя не рассчитывать? — жестко спросил Гаррати. — Что ж, ладно.

Он пошел прочь.

Уголки рта Барковича дрогнули. Он удержал Гаррати за рукав.

— Погоди, погоди. Я, кажется, не сказал «нет»? Ты слышал, как я сказал «нет»?

— Нет…

— Правильно, потому что я не говорил. — На лице Барковича опять появилась улыбка, но на этот раз в ней сквозило отчаяние. И в ней не было ничего сволочного. — Послушай, я с вами повел себя не так, как надо. Я не хотел. Черт, если бы ты меня узнал, ты бы понял,

что я неплохой парень, которого просто вечно заносит. Дома за мной тоже не ходили толпами друзья. Я имею в виду школу. Честное слово, не знаю почему. Я неплохой парень, такой же, как и все, но меня вечно заносит. В такой Прогулке нужно иметь пару друзей. В одиночестве нет ничего хорошего, ты согласен? Боже мой. Гаррати, ты же сам знаешь. Этот Рэнк. Гаррати, он первый начал. Он хотел поджарить мне задницу. Мне все хотят поджарить задницу. В школе я вел список парней, которым хотелось поджарить мне задницу. Этот Рэнк. Я не хотел его убивать, у меня такого и в мыслях не было. То есть это не моя вина. Вы, ребята, видели только самый конец, вы не видели… как он жарил мне задницу… — Баркович умолк.

— Да, наверное, так, — согласился Гаррати, чувствуя себя лицемером. Баркович может переписывать историю для себя лично, но сам Гаррати слишком ясно помнил эпизод с Рэнком. — Ладно, так что же ты решил? Продолжаем разговор?

— Конечно, конечно. — Баркович судорожно вцепился в рукав Гаррати и тянул его на себя, как шнур аварийного выхода в автобусе. — Я позабочусь, чтобы она как сыр в масле каталась до конца своих дней. Я только хотел тебе сказать… чтобы ты знал… Человеку нужны друзья… много друзей, понимаешь? Если приходится умирать, кому же приятно умирать среди тех, кто тебя ненавидит? Вот так я думаю. Я… Я…

— Да, конечно. — Гаррати начал трусливо замедлять шаг, чтобы отстать от Барковича; он по-прежнему ненавидел Барковича, но в то же время испытывал к нему какую-то жалость. — Большое спасибо.

Его пугало проявление чего-то человеческого в Барковиче. Почему-то это его пугало. Он не знал почему.

Он чересчур замедлил шаг, получил предупреждение и в течение десяти минут медленно отставал, чтобы оказаться рядом с бредущим в арьергарде Стеббинсом.

— Рей Гаррати, — сказал Стеббинс. — Поздравляю с третьим мая, Гаррати.

Гаррати осторожно кивнул.

— Взаимно.

— Вот, пересчитывал пальцы на ногах, — светским тоном сообщил Стеббинс. — Замечательные они друзья, потому что всегда вместе. А ты о чем думаешь?

Гаррати во второй раз изложил ситуацию со Скраммом и его женой, а тем временем еще один получил свой билет (на его потертой джинсовой куртке было вышито: АНГЕЛ АДА НА КОЛЕСАХ), и из-за этого речь Гаррати сразу показалась тривиальной и бессмысленной. Закончив говорить, он стал напряженно ждать. Как станет анализировать эту идею Стеббинс?

— Почему бы и нет, — дружелюбно сказал Стеббинс, взглянул на Гаррати и улыбнулся. Гаррати заметил, что усталость оставляет свои следы даже на Стеббинсе.

— Говоришь так, как будто ничего не теряешь, — заметил он.

— Верно, — весело согласился Стеббинс. — Да на самом деле нам всем нечего терять. Поэтому и отдавать легче.

Гаррати мрачно посмотрел на Стеббинса. Очень уж много правды в его словах. Грош цена их благородству в отношении Скрамма.

— Гаррати, старик, пойми меня правильно. Я, может быть, немного циник, но я не злой. Если бы, сдержав обещание, я мог заставить Скрамма сойти быстрее, я бы так и сделал. Но я не могу. Гаррати, я не знаю наверняка, но не сомневаюсь, что в каждой Долгой Прогулке находится такая же овечка, как Скрамм, и ребята делают в отношении ее подобный жест,

и я готов спорить, что происходит это именно на этом этапе Прогулки, когда начинают уплывать старая реальность и старые понятия о бренности. В старое время, до Перемен и до Взводов, когда еще были миллионеры, так вот, в старое время миллионеры основывали благотворительные фонды, строили библиотеки и делали тому подобную благостную ерунду. Всякому охота защититься от идеи бренности. Кто-то обманывает себя тем, что будто бы остается жить в детях. А эти сбившиеся с пути пацаны, — Стеббинс обвел жестом костлявой руки всех участников Прогулки и засмеялся, но Гаррати услышал в его голосе грусть, — не смогут иметь даже внебрачных детей. — Он подмигнул Гаррати. — Я тебя шокирую?

— Меня… Наверное, нет.

— В этой разношерстной шайке выделяешься только ты, Гаррати, и твой друг Макврайс. Не понимаю, как вы оба здесь оказались. Но готов спорить, что причины лежат глубже, чем вы думаете. Вчера, по-моему, ты принял меня всерьез? Насчет Олсона?

— Вроде бы так, — медленно проговорил Гаррати.

Стеббинс радостно рассмеялся:

— А ты легковерен, Рей. У Олсона не было тайн.

— Вчера я не думал, что ты меня разыгрываешь.

— О, что ты. Именно этим я и занимался.

Гаррати напряженно улыбнулся:

— Знаешь, что я подумал? Я подумал, что вчера у тебя было озарение, а теперь ты хочешь это скрыть. Возможно, это озарение тебя напугало.

Взгляд Стеббинса помрачнел.

— Думай как хочешь, Гаррати. Это твои похороны. А что, если ты сейчас исчезнешь? Обещание ты получил.

— Может, ты хочешь избежать озарений. Наверное, это твои проблемы. Тебе хочется думать, что тебя надули. Но не исключено, что с тобой играли по-честному.

— Уходи.

— Давай, признай это.

— Ничего я не признаю, кроме твоей полной глупости. Иди вперед и говори себе, что с тобой играют по-честному. — Щеки Стеббинса чуть порозовели. — Любая игра кажется честной, когда всех участников надули в самом начале.

— Ты весь взмок, — сказал Гаррати, но в его голосе уже не чувствовалось уверенности. Стеббинс коротко улыбнулся и опустил взгляд на дорогу.

Спуск закончился, и тут же начался долгий подъем. Гаррати чувствовал, как на коже выступил пот, когда он ускорил шаг, стараясь догнать Макврайса, Пирсона, Абрахама, Бейкера и Скрамма, которые собрались в плотную группу — точнее, собрались вокруг Скрамма. Они теперь были похожи на обеспокоенных секундантов, обступивших потрясенного сильным ударом боксера.

— Как он? — спросил Гаррати.

— Почему спрашиваешь их? — сердито спросил Скрамм. Его голос, прежде хриплый, теперь упал до шепота. Лихорадка прекратилась, лицо сделалось бледным и восковым.

— Хорошо, спрашиваю тебя.

— A-а, не так плохо, — сказал Скрамм и закашлялся. Его булькающий, дребезжащий кашель как будто доносился из-под воды. — Я не так уж плох. Ребята, то, что вы делаете для Кэти, здорово. Мужчина, конечно, сам должен о своих заботиться, но мне, как видно, не до гордости. При том, что сейчас со мной происходит.

— Не разговаривай много, — посоветовал ему Пирсон, — а то выдохнешься.

— Да какая разница? Сейчас или потом — какая разница? — Скрамм стеклянными глазами оглядел товарищей, потом медленно покачал головой: — Ну почему я должен был заболеть? Я хорошо шел, честное слово. Фаворит тотализатора. Мне нравится идти, даже когда я устал. Смотреть на людей, воздух вдыхать… Почему? Неужели Бог? Это Бог так со мной обошелся?

Гаррати вновь почувствовал приятное возбуждение от предчувствия чужой смерти и содрогнулся. Тут же он попытался стряхнуть это чувство. Так нечестно. Нечестно, когда умирает друг.