Книги Бахмана
Шрифт:
Гаррати чувствовал, как кровь стучит в ушах.
— Давай, Стеббинс. Ты готов. Соберись. Расскажи нам.
Лицо Стеббинса приобрело оттенок старой сырной корки, но он снова обрел самообладание.
— Зачем я здесь? А вы хотите знать?
Макврайс с любопытством смотрел на него. Рядом никого не было, ближе всех находился Бейкер, но он шел по самой кромке дороги и внимательно вглядывался в Лицо Толпы.
— Зачем я здесь или зачем иду? Что вы хотите знать?
— Я хочу знать все, — ответил Гаррати. И он сказал правду.
— Я кролик, — начал Стеббинс.
Дождь не утихал. Капли падали с
— Я кролик, — повторил Стеббинс. — Ты таких видел, Гаррати. Маленькие серые механические кролики, за которыми охотятся гончие на соревнованиях. Как бы быстро собака ни бежала, кролика ей не поймать. Потому что этот кролик не из плоти и крови. Он всего лишь обрубок палки, насаженный на систему колесиков и винтиков. В Англии в прежние времена для этих целей использовали живых кроликов, но собаки иногда их ловили. Новый способ более надежный.
Он провел меня.
Светло-голубые глаза Стеббинса смотрели на дождевую завесу.
— Можно даже сказать… Он заколдовал меня. Превратил в кролика. Помните Кролика из «Алисы в стране чудес»? Но ты, наверное, прав, Гаррати. Пора перестать быть кроликами, свиньями, овцами. Пора становиться людьми… Даже если мы не сможем подняться выше уровня извращенцев и развратников, что сидят в театральных ложах на Сорок второй улице.
В глазах Стеббинса появилось бешеное ликование. Он посмотрел на Гаррати и Макврайса — и те отвернулись. Стеббинс сошел с ума. В этом нельзя было сомневаться. Стеббинс абсолютно безумен.
Его обычно глухой голос теперь звучал словно с амвона:
— Откуда я столько знаю о Долгой Прогулке? О Долгой Прогулке я знаю все! Мне положено! Главный — мой отец, так-то, Гаррати! Он мой отец!
Бездумный крик толпы нарастал: возможно, толпа выражала одобрение тому, что сказал Стеббинс, но она не слышала его слов. Выстрелили карабины. Вот почему кричала толпа. Карабины выстрелили, и мертвый Пастор покатился по дороге.
В живот и в мошонку Гаррати вполз холодок.
— Господи, — ахнул Макврайс. — Это правда?
— Это правда, — почти добродушно откликнулся Стеббинс. — Я его внебрачный сын. Понимаете… Я думал, он не знает. Я думал, он не знал, что я его сын. Вот в чем я ошибся. Он, Главный, — старый сучара. Думаю, у него десятки детей на стороне. И я хотел выплеснуть все это на него, выплеснуть на весь мир. И в случае победы я собирался попросить в качестве Приза, чтобы меня приняли в доме моего отца.
— Он все знал? — прошептал Макврайс.
— Он сделал из меня кролика. Маленького серого кролика, который нужен для того, чтобы собаки бежали быстрее… И дольше. По-моему, это сработало. Мы должны дойти до Массачусетса.
— А теперь? — спросил Гаррати.
Стеббинс пожал плечами:
— В конце концов кролик обрастает плотью и кровью. Я иду. Говорю. И мне кажется, если конец придет не скоро, то я поползу на брюхе, как змея.
Они прошли под линией электропередачи.
— Сколько времени? — спросил Стеббинс. Лицо его расплылось из-за дождя. Оно стало лицом Олсона, лицом Абрахама, лицом Барковича… Затем, к ужасу Гаррати, лицом самого Гаррати, беспомощным, измученным, исхудалым, с заострившимися чертами, погруженным в себя. Полусгнившее лицо пугала, торчащего посреди давно заброшенного поля.
— Без двадцати десять, — ответил Макврайс и усмехнулся. Бледный призрак его былой циничной усмешки.
Стеббинс кивнул.
— Гаррати, дождь зарядил на весь день?
— Думаю, да. Очень похоже.
Стеббинс опять медленно кивнул:
— Я тоже так думаю.
— Давайте будем идти, пока не уйдем от дождя, — неожиданно предложил Макврайс.
— Хорошо. Спасибо.
Они продолжали идти, причем почему-то в ногу, хотя боль по-разному скрутила всех троих.
В Массачусетс они вошли всемером: Гаррати, Бейкер, Макврайс, с трудом передвигающийся скелет по имени Джордж Филдер, Билл Хафф («с двумя „ф“», как он прежде сказал Гаррати), долговязый мускулистый парень Миллиган, чье состояние пока, по-видимому, не вызывало опасений, и Стеббинс.
Позади остался восторженный рев толпы, собравшейся у перекрестка. Нудный дождь продолжался, не усиливаясь и не ослабевая. Весенний ветер завывал и хлестал Идущих со всей бездумной жестокостью молодости. Со зрителей он срывал кепки, они взмывали в белесое небо, как «летающие тарелки», и описывали в воздухе круги.
Совсем недавно — сразу после исповеди Стеббинса — Гаррати почувствовал противоестественную легкость во всем теле. Ноги, казалось, вспомнили, какими они были раньше. Боль в шее и спине уходила, как при анестезии. Гаррати чувствовал себя альпинистом, преодолевшим последний подъем и вышедшим на вершину, в переменчивый мир облаков, в холодный солнечный блеск, в пьянящий разреженный воздух… туда, откуда можно двигаться только вниз… лететь со скоростью свободного падения.
Фургон ехал чуть впереди. Гаррати увидел светловолосого солдата, скорчившегося в кузове под полотняным зонтом. Он старался выбросить из себя всю боль, все муки, вызванные холодным дождем, и передать их слуге Главного. Блондин безразлично разглядывал его.
Гаррати оглянулся на Бейкера и увидел, что тот страдает от сильнейшего носового кровотечения. Его щеки были перепачканы кровью, и с подбородка стекала кровь.
— Он умирает, да? — спросил Стеббинс.
— Конечно, — отозвался Макврайс. — Они все умирали или умирают. Это для тебя новость?
Резкий порыв ветра швырнул дождевые струи им в лицо, и Макврайс зашатался. Заработал предупреждение. Толпа продолжала приветствовать Прогулку. Казалось, ничто не могло пронять толпу, она оставалась глуха. Хотя по крайней мере сегодня было меньше фейерверков. Хотя бы этому безобидному удовольствию дождь помешал.
Они обогнули большой холм, и сердце Гаррати дрогнуло. До него донесся слабый возглас Миллигана.
Дальше дорога шла между двух высоких холмов, как будто между двух торчащих кверху женских грудей. Холмы были усеяны народом. Идущие шли как бы между двух высоких людских стен.