Книги Бахмана
Шрифт:
— Ну, что у нас тут? — пробормотал он на этот раз и дал задний ход. Мимо «камаро». Мимо «тойоты», выглядевшей в тускло мерцающем свете дуговых фонариков, как медленно стареющая кобылица… И… Ага! Старый «шевроле-пикап», смотрящийся как оранжевый, что означало… Да, он был — когда-то во всяком случае — или белым, или светло-серым.
Он достал карманный фонарик и посветил им на табличку с номером. Номера, по скромному мнению патрульного Гамильтона, становились более удобными. Каждый штат один за другим начал изображать на них свои маленькие значки-картинки. Это облегчало распознавать номера ночью, когда темнота превращала их реальные цвета в ни на что не похожие мерцающие отблески. И самое худшее освещение для того, чтобы распознать таблички с номерами, давали эти чертовы оранжевые
Маленькие значки-картинки тут здорово облегчали дело. Статуя Свободы оставалась Статуей Свободы как при солнечном свете дня, так и в тусклом мерцании этих медно-оранжевых глаз. И неважно, какие там цвета, но мадам Свобода означала Нью-Йорк.
Точно так же, как эти хреновы осьминоги, которые он сейчас освещал фонариком, означали штат Мэн. Не надо было больше портить глаза, выискивая буквенные обозначения места или пытаясь определить, действительно ли то, что кажется розовым, оранжевым или светло-голубым, на самом деле белое. Достаточно только взглянуть на этого хренова осьминога. На самом деле это был омар, и Гамильтон это прекрасно знал, но хренов осьминог есть хренов осьминог, как ты его ни назови, и он скорее слизнул бы кусок поросячьего дерьма прямо с поросячьей задницы, чем взял бы в рот хоть одного из этих осьминогов хреновых, и тем не менее он был рад значкам на номерах.
Особенно когда ему нужны были номера с «осьминогами», как это было сегодня.
— Спроси мамашу, поверит ли она, — пробормотал он и заехал на стоянку.
Он отцепил свою папку от магнитной прищепки, удерживающей ее как раз посредине щитка над сиденьем водителя, отложив в сторону пустой бланк объявления благодарности, которым все легавые прикрывают списки горячих номеров (нет никакой надобности, чтобы простые смертные любовались перечнем номеров, которыми интересуется полиция, пока тот, кому выдан список, выскочил за гамбургером или срочно заливает бензин на ручной заправке), и повел большой палец вниз по списку.
Тут он и оказался: 96529 Q; штат Мэн; родной дом этих хреновых осьминогов.
Первый беглый осмотр подсказал патрульному Гамильтону, что в кабине никого нет. Был там чехол от ружья, но — пустой. Возможно — не похоже, но возможно, — кто-то сидит в кузове фургона. Возможно даже, что тот, кто находится в кузове, сидит там с винтовкой, чехол от которой висит в кабине. Но скорее всего, водитель или давным-давно слинял, или спокойно дрыхнет в кузове. И тем не менее…
— Бывают старые легавые, бывают легавые-ослы, но не бывает старых легавых-ослов, — негромко произнес патрульный Гамильтон. Он выключил фонарик и медленно проехался вдоль ряда машин. Дважды он останавливался и дважды зажигал фонарь, но оба раза даже не удостоил взглядом те машины, на которые падал свет от его фонаря. Мистер 96529 Q вполне мог засечь, возвращаясь из закусочной, как Гамильтон высветил фонариком украденный фургон, и, если он увидит, что патрульная машина продолжает проверять другие тачки на стоянке, он может не придать этому значения.
— Сперва поберечься, потом извиняться — как учили, так и будем стараться! — воскликнул патрульный Гамильтон. Это было еще одно его любимое изречение — хотя и не столь почитаемое, как «спросить мамашу, поверит ли она», но близкое к тому.
Он зарулил в местечко, откуда удобно было наблюдать за пикапом, потом связался со своим участком, находящимся милях в четырех или того меньше отсюда, вверх по шоссе, и сообщил, что обнаружил «шевроле-пикап» из Мэна, разыскиваемый по делу об убийстве. Он запросил подмогу и получил ответ, что они скоро будут.
Не видя, чтобы кто-нибудь пытался приблизиться к пикапу, Гамильтон решил, что ничего страшного не случится, если он, соблюдая все меры предосторожности, сам подойдет к тачке. В самом деле, он будет выглядеть просто козлом, если, дожидаясь подмоги, станет торчать тут в темноте за целый ряд до фургона.
Он
Держа правую руку на рукоятке служебного револьвера, Гамильтон потянулся левой к бедру. Служебные пояса, по его скромному разумению, тоже становились лучше. И мальчишкой и уже достаточно взрослым мужчиной Гамильтон был горячим поклонником бэтманского «плаща крестоносца» — он подозревал, что на самом деле Бэтман был одной из причин, по которой он стал полицейским (он не стеснялся этой маленькой подробности своей биографии). Из всех причиндалов Бэтмана его любимым был не Бэтман-шест, не Бэтман-катапульта и даже не сам Бэтмобиль, а пояс «плащ крестоносца». Эта чудесная частичка одежды походила на великолепный отдел магазина подарков: там всегда было кое-что на все случаи жизни, будь то веревка, пара стекол для ночного видения или несколько баллончиков со слезоточивым газом. Его служебный ремень и близко не был так хорош, но с левой стороны у него было три кармашка с тремя очень полезными предметами. Первый — цилиндрик на батарейках под названием «Лежать, собака!» Если нажать красную кнопку на верхушке, он издавал ультразвуковой свист, превращающий в безвольно свисающие макаронины даже яростных быков с корриды. Рядом находился баллончик с «мускатным орехом» (полицейская версия слезоточивого газа Бэтмана), и наконец, третий — четырехэлементный фонарь.
Гамильтон вытащил фонарь из кармашка, включил его и поднял левую ладонь, чтобы частично прикрыть луч. Все это он проделал, ни на секунду не убирая руку с рукоятки револьвера: бывают старые легавые, бывают легавые-ослы, но не бывает старых легавых-ослов.
Он осветил фонарем кузов фургона. Там валялся кусок непромокаемого брезента и… ничего больше. Как и кабина, кузов пикапа был пуст.
И все же Гамильтон продолжал оставаться на благоразумном расстоянии от «шевроле» с осьминогом на номерном знаке — такая привычка настолько въелась в него, что он даже не задумывался об этом. Он нагнулся и посветил фонарем под фургон — последнее место, где, возможно, укрылся тот, кто мог причинить ему вред. Вряд ли, конечно, но ему как-то не очень хотелось, чтобы, когда он сыграет в ящик, министр начал свой панегирик словами: «Дорогие друзья, сегодня мы собрались здесь, чтобы проводить в последний путь трагически погибшего патрульного Уоррена Гамильтона», — противная тягомотина.
Он быстро провел фонарем слева направо под фургоном и не увидел ничего, кроме ржавого глушителя, который готов был вот-вот отвалиться — впрочем, судя по дыркам в нем, хозяин вполне мог этого и не заметить.
— Думаю, мы здесь одни, дорогая, — сказал патрульный Гамильтон. В последний раз он оглядел все пространство вокруг фургона и особенно внимательно — проход от ресторана. Убедившись в том, что никто не следит за ним, он подошел к окошку пассажирского сиденья и посветил фонарем в кабину.
— Мать честная, — пробормотал Гамильтон, — мать честная… Спроси мамашу, поверит ли она в эти хенки-пенки. — Он вдруг жутко обрадовался оранжевым фонарям, тускло освещавшим место стоянки и внутренность кабины, потому что они превращали темно-красный цвет в почти черный и кровь была больше похожа на чернила. — И он в этом ехал? Господи Иисусе, всю дорогу от Мэна он ехал вот так? Спроси мамашу…
Он посветил фонарем вниз. Сиденье и пол кабины напоминали свиной хлев. Он увидел банки из-под пива и колы, пустые и полупустые пакетики от чипсов и говяжьей тушенки, коробки из-под биг-маков и чизбургеров. Серая масса, похожая на жевательную резинку, прилепилась на металлическом щитке над дыркой, где когда-то было радио. В пепельнице валялось несколько бычков от сигарет без фильтра.