Книги, которые я любил
Шрифт:
Баал Шем сказал: «Забудь всё о детях! Чашка так прекрасна — я очень обязан тебе. Я должен поблагодарить тебя. Помнишь историю, которую я тебе рассказывал? Та женщина не просила ничего взамен — и так она смогла зачать ребёнка… такого ребёнка, как я», — сказал Баал Шем.
«Но ты пришла с желанием получить что-то. Просто за эту чашку ты хочешь ребёнка, как Баал Шем? Забудь об этом — и не приходи больше, никогда». Баал Шем ушёл.
Очень много вещей может быть сказано только в таких историях или притчах. Баал Шем сказал основополагающее: не проси — и это будет дано. Не просить ни о чём — это базовое
Хасиддизм, возникший из историй Баала Шема, — один из самых прекрасных расцветов, случавшихся когда-либо. Евреи не произвели ничего подобного хасиддизму. Хасиддизм — это небольшой поток, но он всё ещё жив, всё ещё благоухает…
Восьмой — Фарид; я говорил о нём прежде, на хинди. Фарид — суфийский мистик, современник Кабира, Нанака и прочих. Я люблю его. В своих песнях он называет себя Фарида. Он всегда обращается к себе, ни к кому другому. Он всегда начинал так: «Фарида, ты слушаешь? Фарида, будь пробуждён! Фарида, делай то, делай это!..» На хинди имя Фарид звучит респектабельно; но имя Фарида — совсем неуважительно. Таким образом можно называть только слуг. Фарид сам называл себя Фарида — просто потому, что сам он был буддой, мастером — а это тело было его слугой.
Великий король Акбар приходил к Фариду слушать его песни. Акбар однажды получил подарок — очень драгоценный подарок: пара золотых ножниц, увитых бриллантами. Гуде бы это понравилось — любой женщине понравилось бы. Акбар тоже любил эти ножницы — и он подумал, что это может быть хороший подарок для Фарида. Он пришёл и дал драгоценные ножницы Фариду. Фарид смотрел на ножницы, поворачивал их так и этак… а потом сказал: «Это бесполезно для меня. Если ты хочешь что-то подарить мне, принеси мне иглу». И с этими словами он отдал ножницы обратно.
Акбар был озадачен: «Почему иглу?»
Фарид сказал: «Потому что задача ножниц — разрезать вещи на части, а задача иглы — соединять части воедино. Моя задача не похожа на эти ножницы — она похожа на иглу. Я соединяю вещи, синтезирую — делаю Одно».
Фарид бы не согласился с Зигмундом Фрейдом и психоанализом — потому что психоанализ это золотые ножницы, которые режут вещи на части, чтобы исследовать каждую из них. Он бы согласился с Ассоджиоли и психосинтезом. Объединение, приведение вещей к совместному, к единству. Вы видите мои слёзы? Они по нему, по Фариду… по Фариде… да, по Фариде. Это моё приношение ему. Он бы понял слёзы — не золотые ножницы. Увы, если бы Акбар припал к ногам Фарида со слезами — это и был бы настоящий подарок мастеру.
Фарид не написал книги, но его песни были записаны его людьми. Эти песни великой красоты, но вам надо слушать, как они поются на пенджаби. Он жил в Пенджабе, и его песни на пенджаби, даже не на хинди. Пенджаби очень отличен от хинди. Хинди — мягкий, это язык делового человека. Пенджаби — как меч, это язык воина. Он очень проникновенный. Если вы услышите песни Фарида на пенджаби, ваше сердце будет пленено…
Когда я ездил в Пенджаб, я спрашивал людей: «Вы можете мне спеть Фарида?» — и однажды я нашёл певца, который был готов, который знал, как петь Фариду. И все эти красивые певцы… прекрасные моменты… В пенджаби есть это качество, их собственное, особое. Каждый язык имеет своё особое качество. Но пенджаби это, конечно, меч — вы не найдёте
Девять. Я очень тороплюсь, потому что мой час скоро закончиться или уже закончился — я видел, как Гудя выходит. Как грустно, что время следует одному закону, и для вас и для меня. Оно не должно быть хронологическим, оно должно быть релятивистским, относительным. Мой час не должен следовать тому же закону, он не должен принадлежать ейнштейновскому миру релятивизма. Он должен быть бесконечен. Но я знаю, это не может быть, поэтому я тороплюсь — но, может, вы знаете, даже когда я тороплюсь, я расслаблен.
Девятый: другой поэт, другой певец, другой танцор — совершенно иного качества: Шива и его книга «Вигьяна Бхайрава Тантра». Я говорил о ней, она совсем небольшая, всего сто двенадцать сутр. Вы можете написать её на одной книжной странице или, самое большее, на двух. Я говорил о ней в пяти томах, и это тысячи страниц — «Книга тайн». Я не могу найти более концентрированной книги, чем «Вигьяна Бхайрава Тантра» — книга Шивы. Каждая сутра представляет сама собой завершённый метод.
Дэвагит, не прерывай меня. Дай мне закончить мою работу. Они называют человека в кресле пациэнтом; им нужно учить докторов быть пациэнтами. Ашу, ты не доктор, так что тебе не нужно волноваться. Нет, женщина никогда не беспокоится — она заставляет других беспокоиться. Это другое дело. Смотри, даже Гудя смеётся, а это так редко для англичанок!
Хорошо. Смех — это всегда хорошо. Я должен продолжить свою работу — смеётесь ли вы или плачете. Это не имеет значения для этого человека в кресле. Я твёрд, как скала, и мягок, как лепесток лотоса — и я то, и другое вместе. Но ради ясности, позвольте сказать вам: во-первых, я скала — я достаточно твёрд, чтобы разбить ваш череп. Я не могу быть для вас лотосом — но то, что вы делаете, это очень красиво.
Десять. У меня всегда была мысль говорить об Ума Свати и его книге. Ума Свати — это мистик, но очень сухой мистик — точно как мои губы сейчас, без всякой влаги. Он написал очень сухое, но очень точное описание предельного. Его книга — «Таттва сутра». ''Таттва'' значит предельная реальность. ''Тат'' значит ''то'' — предельное. «Это» — непосредственное, а «то» — предельное.
Дэвагит, хватит перебивать! Я знаю, тебе известно больше о моих механизмах. Я же знаю больше о твоём сознании — вот что имеет значение.
«Таттва-сутра» — красива, и я собирался говорить о ней, но снова и снова отстрачивал… Она очень математична — как «Самайасар» Кундкунды. Все джайнские мистики такие — сухие, очень сухие.
Лакшми в самом деле выбрала отличное место — Кач! Махавира, Кундкунда, Ума Свати понравилось бы в Каче. Но в отношении меня — что за несчастье! Я всегда хотел жить в Гималаях — но ради пользы моих людей я должен оставить саму идею о Гималаях.
Это не случилось с Буддой, с Бодхидахрмой, с Башо; этого не случилось с Омаром Хайамом, с Халилом Джебраном, С Михаилом Наими — но это случилось со мной. Я знаю, в этом должна быть какая-то тайна. Может, дело только в том, что мне нужно сделать Кач таким же прекрасным, как Гималаи. Одно определённо: где бы я ни был, где бы ни находился, я стараяюсь сделать это место самым красивым в мире, чего бы мне это ни стоило.