Книги крови III—IV: Исповедь савана
Шрифт:
На мгновение наступила полная тишина Преториус, пачкая руки о белую мразь, поставил его на ноги.
— Бежать некуда, сволочь! — сказал он и поднес лезвие к подбородку Гевина.
Здесь кости четко выступали из-под кожи, и Преториус без дальнейших дебатов начал резать по краю челюсти, забыв заткнуть жертве рот. Гевин вскрикнул, когда кровь заструилась по шее, но, казалось, чьи-то толстые пальцы схватили его за язык, и звук погиб, так и не вырвавшись наружу.
Пульс бешено отдавался в виске. Перед Гевином одно за другим стали открываться окна, и он
Лучше умереть. Они уродуют его лицо — лучше умереть.
Он опять вскрикнул Или нет — это не он. Сквозь стук в ушах он попытался различить голос. Он слышал крик Преториуса.
Язык опять был свободен. Внезапно ему стало дурно. Он отшатнулся от дерущихся фигур. Его рвало.
Кто-то неизвестный вступил в игру и предотвратил катастрофу. На земле, раскинув руки, лежало чье-то тело. Язычник. Безжизненные глаза смотрели вверх. Господи, кто-то заступился за Гевина!
Дрожащей рукой юноша прикоснулся к лицу. Глубокая рана шла от середины подбородка почти до самого уха. Это, конечно, плохо, но Преториус всегда доводил дела до конца. Значит, лишь чудо спасло Гевина от страшной процедуры вырезания ноздрей и губ. Шрам вдоль скулы будет смотреться не слишком привлекательно, но ничего, бывают вещи пострашнее.
Кто-то из дерущихся направился к Гевину. Это Преториус, со слезами в глазах, расширенных от ужаса.
Кристиан, пошатываясь, поплелся в сторону улицы.
Преториус за ним не последовал. Почему?
Рот Преториуса был открыт, с нижней губы стекала длинная нитка слюны.
— Спаси меня, — прохрипел он, как будто его жизнь была в руках Гевина.
Рука его была поднята, словно он вымаливал прощение Вместо этого из-за спины неожиданно выросла другая рука, сжимавшая страшное орудие с огромным лезвием. Еще одна схватила Преториуса за горло. Лезвие глубоко вошло ему в глотку, затем двинулось резко вверх. Лицо его разделилось, и из страшной раны на Гевина хлынул горячий поток крови.
Оружие отлетело на мостовую. Гевин увидел короткий и широкий меч.
Преториус все еще стоял перед ним, удерживаемый рукой своего палача. Рассеченная голова безжизненно упала, и неизвестный, словно приняв этот кивок за знак согласия, аккуратно положил мертвеца у ног Гевина. Теперь юноша мог рассмотреть лицо своего спасителя.
Ему хватило секунды, чтобы узнать эти грубые черты: круглые безжизненные глаза, щель рта, кривые уши. Это была статуя из ванны Рейнольдса.
Она усмехнулась. Зубы слишком малы для столь внушительной головы. Молочные зубы. Что-то, однако, изменилось в этом лице, заметно даже в темноте: брови несколько посветлели, и само лицо обрело какую-то пропорцию. Все еще раскрашенная кукла, но теперь кукла казалась целеустремленной.
Статуя слегка наклонилась, и внутри нее что-то скрипнуло. Гевин неожиданно осознал мрачный идиотизм ситуации. Статуя двигается, черт ее побери, смеется, убивает, и в то же время она никак не может быть живой. Позже он будет проклинать себя. Он найдет тысячу причин откреститься от реальности. Будет винить недостаток крови в сосудах мозга,
Если останется жив.
Видение приблизилось и легко коснулось своими грубыми пальцами щеки Гевина. Уличные огни осветили кольцо на мизинце — точно такое, как у самого Гевина.
— О, тут будет шрам!
Гевин узнал голос.
— Жаль, конечно, — говорил голос самого Гевина. — Но что поделать! Могло быть и хуже.
Его голос. Господи, его, его, его собственный голос! Он тряхнул головой.
— Да, верно, — сказала статуя, понимая, о чем он думает.
— Теперь меня?
— Нет.
— Почему?
Статуя дотронулась пальцами до своей щеки, показывая линию его раны, и на деревянной щеке вдруг открылась рана. Но крови не было — у статуи ее не было.
Пока еще это не Гевин: неподвижные брови, пронзительные глаза. Но скоро их нельзя будет отличить от его собственных.
— А мальчишка? — спросил Гевин, пытаясь разобраться в происходящем.
— Ах, мальчишка… — Статуя мечтательно закатила глаза. — Какое сокровище. А как он вырывался!
— Ты искупался в его крови?
— Мне это необходимо. — Статуя нагнулась над телом Преториуса и запустила пальцы в его рассеченную голову. — Старая кровь, конечно, но тоже сойдет. Мальчишка был получше.
Статуя вымазала кровью свои щеки. Гевин не сумел скрыть отвращения.
— Тебе это неприятно? — спросило Гевина изваяние.
Ответа не последовало. Разумеется, Гевина не огорчало, что Преториус мертв, но бедный мальчишка истек кровью только оттого, что истукан проголодался. Впрочем, в Лондоне случаются дела и пострашнее.
— Тебе, я вижу, это не по вкусу, — продолжала статуя. — Скоро и мне перестанет нравиться. Не собираюсь истязать детей. Хотя бы потому, что я на все смотрю твоими глазами, думаю твоими мыслями…
Статуя поднялась. В движениях ее все-таки недоставало плавности.
Кожа на щеках, впитывая кровь Преториуса, приобретала естественный оттенок. Уже почти не похоже на крашеную деревяшку.
— Мне никогда не дадут имени. Я — всего лишь рана на теле человечества. Но еще я — прекрасный незнакомец из твоих детских грез. Ты ведь всегда хотел, чтобы кто-то взял тебя на руки, приласкал, похвалил и… поднял над суетой улиц к распахнутым небесам.
Как это существо узнало о его детских мечтах? Откуда могло оно знать о его видениях? Об ослепительной чистоте небес из его снов…
— Потому что я — это ты, — словно отвечая на вопрос Гевина, продолжала статуя.
— Ты не можешь быть мной. Я никогда не сделал бы такого. — Гевин кивком указал на безжизненные тела.
Неблагодарно обвинять собственного спасителя, но это был единственный аргумент.
— Неужели? Мне так не кажется.
Гевин услышал голос Преториуса; «Красота, видишь ли, требует жертв».
Он опять ощутил холод лезвия у подбородка, тошноту, беспомощность. Да, он сделал бы это, сотню раз сделал бы. И поступил бы справедливо.