Книги в моей жизни
Шрифт:
Не знаю, что скажут о книге критики. Вероятно, они прочтут лишь то, что сочтут необходимым, а затем отделаются от вас общими фразами. Если критиком окажется женщина, она сокрушит книгу утверждением, что это невозможно почти все женщины именно так относятся к чудесному
Что бы вы еще ни написали, "Она" всегда будет маячить за вашей спиной в качестве ненавистного образца для сравнения. И, что бы ни говорили критики, эта книга будет иметь оглушительный успех. К тому же она породит толпу подражателей. А всем маленьким традиционным писателям придется выскочить из привычной колеи - пока они не освоят новую.. "
Действительно, книга имела большой успех, о чем свидетельствуют составленные издателем отчеты о продажах, - не говоря уже о письмах, которые посыпались на автора со всех концов
Хаггард создал роман "Она" на тридцатом году жизни, где-то между началом февраля 1886-го и 18 марта того же года. Он начал писать примерно через месяц после того, как завершил "Джесс". Это был замечательно плодотворный период, о чем можно судить по следующим строкам:
"Итак, между январем 1885 и 18 марта 1886 года я написал собственной рукой, без помощи какого бы то ни было секретаря, "Копи царя Соломона", "Алан Квотермейн", "Джесс" и "Она". Кроме того, я продолжал заниматься своим ремеслом, просиживал ежедневно многие часы в адвокатской конторе или в суде, где у меня было жуткое количество дел. Я также вел свою обычную корреспонденцию и консультировал человека, который недавно обзавелся семьей и имел обширную земельную собственность".
Поскольку мне самому приходится отвечать на тысячи писем и я часто с горечью жаловался на это бремя, думаю, что следующий пассаж Хаггарда окажется не лишенным интереса для "всех и вся":
"Чуть позже работы стало больше, ибо ко всему прочему добавился тяжкий труд отвечать на громадное количество писем, приходивших ко мне со всей земли от людей всякого сорта. Если судить по тем, что помечены буквой "О", означающей "отвечено", я справился со своей задачей, ответив на все эти послания, а их было несколько сотен, причем некоторые из них были написаны только с целью получить автограф. Хотя это отнимало у меня большую часть дня, я продолжал заниматься и всеми другими делами. Неудивительно, что здоровье мое начало наконец сдавать - вдобавок ко всему, в этот период жизни я был крайне раздражен постоянными и злобными нападками на меня".
В "Розе Распятия", где я подробно рассказываю об отношениях с моим первым другом Стэнли, часто встречаются иронические замечания по поводу любви Стэнли к романам. Стэнли всегда надеялся когда-нибудь написать не больше не меньше как хороший "роман". Сейчас я могу лучше понять и оценить это его заветное желание. Тогда же я смотрел на него как на второго Поула любителя всякого романтического вздора.
Мне никак не удается припомнить каких-либо дискуссий по поводу Райдера Хаггарда, хотя я помню, что мы время от времени говорили о Мери Корелли. Мы почти не виделись в промежутке между десятью и восемнадцатью годами, а до того любой "спор" о книгах большого значения не имел. Лишь когда Стэнли открыл для себя Бальзака - прежде всего "Шкуру дикого осла", а затем других европейских писателей - таких, как Пьер Лота62, Анатоль Франс, Джозеф Конрад, мы начали обсуждать книги - и самым серьезным образом. Честно говоря, сомневаюсь, чтобы я четко понимал, какой смысл вкладывает Стэнли в слово "роман". Для меня это слово ассоциировалось со всем, рассчитанным на дешевый эффект. Я и подозревать не мог, какую роль играет "реальность" в сфере чистого воображения.
У Райдера Хаггарда есть описание очень интересного и повторяющегося сна. Он завершается так:
"Я вижу себя самого... моложе, чем сейчас, в некоем белом одеянии, за рабочим столом, где передо мной раскиданы какие-то бумаги. При взгляде на них меня охватывает ужас, ибо я понимаю, что это прекрасное место - не что иное, как благоуханное чистилище, где мне предстоит, в наказание за мои грехи, сочинять книги до скончания веков
"Над чем я работаю?" - в тревоге спрашиваю я своего вожатого, который стоит рядом и, излучая негасимый свет, показывает мне все это.
"Ты пишешь историю мира (или же "миров"?)", - звучит ответ".
Мира или миров - в чем разница? Если использовать формулировку Уильяма Джеймса в предисловии к книге Феч-нера "Жизнь после смерти", суть заключается в том, что "у Бога есть
"Думаю, что я прав, - утверждает Хаггард, - когда говорю, что никому еще не удавалось написать по-настоящему первоклассный роман, целиком посвященный, например, совершенно чуждой жизни другого мира или планеты, с которыми человеческие существа, по всей вероятности, не имеют никакого контакта".
Верно это или нет, но нельзя тем не менее отрицать: некоторые авторы до такой степени используют воображение, что реальности этого, нашего мира кажутся невероятными. Возможно, нет необходимости посещать отдаленные миры, чтобы усвоить основополагающие истины вселенной или понять ее устройство и способ существования. Книги, которые не принадлежат к великой литературе, книги, которые не отличаются "совершенным стилем", часто подводят нас ближе к тайне жизни. Фундаментальный опыт человека и его "неизменная" природа показываются в них совершенно иначе, чем в сочинениях писателей-классиков. В них говорится о том общем достоянии, что связывает нас не только друг с другом, но также и с Богом. В них утверждается, что человек - это неотъемлемая часть вселенной, а не "шутка творения". В них о человеке говорится так, словно именно ему дано открыть Творца. Они соединяют судьбу человека с судьбой любого творения, и человек в них не является жертвой рока или "объектом искупления". Прославляя человека, они прославляют вселенную во всей ее полноте. Стиль их может быть не совершенен, как я уже отметил. Они интересны не языком своим, а главной темой - концепцией своей, а не выражающими ее мыслями. В результате они часто кажутся плохо написанными, смешными и почти карикатурными. Нет ничего проще, как насмехаться над стремлением к возвышенному. Не забудем, что это стремление иногда скрыто или замаскировано - а часто и сам автор не сознает, что именно он ищет или пытается выразить в завуалированной форме.
Что же является главной темой этих презираемых книг? Если говорить коротко, это паутина жизни и смерти; поиск идентичности через драматическое ее формирование; ужасы инициации; соблазны неописуемых видений; путь к приятию мира; исправление тварного мира и преобразование Природы; конечная потеря памяти - в Боге. В ткань подобных книг вплетено все, что есть символического и нетленного - не звезды и планеты, а бездны между ними; не другие миры и их вероятные фантастические обитатели, а ведущие к ним лестницы; не законы и принципы, а вечно разворачивающиеся циклы, движущиеся круги творения и составляющие их иерархии
Что же касается драмы, которая одушевляет эти книги, то она не имеет никакого отношения к столкновению индивидуума и общества, никакого отношения к "борьбе за кусок хлеба" и в конечном счете никакого отношения даже к противостоянию добра и зла Она имеет отношение к свободе Ибо ни одной строки не написали бы авторы, о которых я думаю, если бы человек когда-либо сумел познать свободу или хотя бы то, что под ней подразумевается. Здесь истина и свобода являются синонимами. В этих книгах драма начинается лишь тогда, когда человек по собственной воле открывает глаза. Этот акт - единственный, о котором можно сказать, что он имеет героическое значение - вытесняет на задний план весь шум и ярость исторической материи Будучи скован извне, человек получает наконец возможность заглянуть в свою душу с уверенностью и достоинством. Перестав смотреть на жизнь с плоскости мира, человек перестает быть жертвой случая или обстоятельств: он "выбирает" свое собственное видение и соединяется с воображением. С этого момента начинается его странствие: все предыдущие путешествия были всего лишь плаванием по кругу.