Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями
Шрифт:
В общем, ничем нас, взрослых людей, уже не удивишь. Поэтому мы читаем и по-взрослому удивляемся, насколько велик был разброс эмоций в дневнике Берггольц, зачастую в пределах всего нескольких дней.
С одной стороны: «…Борис, которого я обманываю, который меня любит, которого и я люблю…»
С другой – тут же, о Либединском: «Юрий приедет скоро. Наверное, в пятницу увижу его… Я хочу, чтоб он полюбил меня так, как говорит, как умеет любить».
И ниже, снова о Корнилове: «Нет, я люблю его… Исключение Бориса из комсомола, его безыдейность – должны были бы оттолкнуть меня от
«Люблю его… не люблю его». Ох, дела наши тяжкие.
Но, грубо говоря, стихи Корнилова сейчас могут заставить перечесть только такие вот дневники.
А кончилось все, как вы уже догадываетесь, плохо: Корнилов и Берггольц развелись, их ребенок – дочь Ирина – умерла от болезни в семилетнем возрасте.
Корнилов был арестован 20 марта 1937 года. В книге приведено свидетельство: «Когда к Корнилову пришли – он читал. Все время обыска так и не обернулся – сидел, уткнувшись в книгу и не обращая внимания на чекистов».
Его продержали без малого год за решеткой. Он признался, что подвергал контрреволюционной критике мероприятия партии и правительства и выражал сожаление о ликвидации кулачества.
13 февраля пом. нач. 10 отд. IV отдела лейтенант госбезопасности Резник и лейтенант Гантман составили обвинительное заключение об участии поэта в «троцкистско-зиновьевской террористической организации», а капитан Карпов заключение завизировал.
20 февраля Военная коллегия Верховного суда СССР в составе Матулевича, Мазюка и Ждана приговорила Корнилова Бориса Петровича к высшей мере уголовного наказания – расстрелу. Заседание заняло двадцать минут. Приговор привели в исполнение в тот же день.
Время пожрало своего певца.
Я пущен в расход — И это совсем непонятно.Близкие ничего о его смерти не знали.
У Корнилова тогда была уже другая жена – еще одна, судя по фотографиям, красавица, Люся Борнштейн, в шестнадцать лет убежавшая от родителей к полунищему поэту. В момент ареста Люся была на третьем месяце беременности. Корнилов успел попросить Люсю: если родится девочка – назовите Ирой, а если мальчик – Сашей. В своем единственном письме, пришедшем из тюрьмы, поэт просил «беречь Сашу» – не знал, что родилась дочь.
Ее действительно назвали Ириной – то есть у Корнилова были две дочери, и обе Ирины.
Вторая дочь, чьи заметки тоже есть в этом сборнике, долгое время не знала, кто был ее отец.
А мать поэта, Таисия Михайловна Корнилова, до середины пятидесятых все ждала возвращения Бориса из тюрьмы. Ни одно министерство не могло признаться матери, что ее сына убили давным-давно.
Но что еще хочется заметить напоследок.
Мне показался удивительным странный по нашим временам идеализм этих безусловно советских (поздравляют друг друга в письмах с 40-летием Октября!) и изуродованных советским же временем людей.
Вот Корнилова начинают публиковать. Стихи в те времена оплачивались весомо – к примеру, за первый сборник, вышедший в 1957 году, была начислена
Но тут уже мать самочинно переводит половину гонорара за первую книжку дочери Корнилова – то есть своей внучке.
В наши дни глотки иные жены друг другу перегрызли бы, решая наследственные дела.
Вместе с бесчеловечным временем ушла куда-то и человечность?
Максим Чертанов
Хемингуэй
(М. : Молодая гвардия, 2010)
Давненько мы не встречали таких увлекательных сочинений. Возле моего дивана обычно лежат штук десять разнообразных книжиц и томиков, но тут все девять так и остались пылиться, дожидаясь, пока я проглочу расчудесную чертановскую работу.
Самого Чертанова я не знаю, но по мере изучения его труда узнавал все больше.
В конце концов набрал редактора серии «ЖЗЛ» в «Молодой гвардии» и прямо спросил:
– Максим Чертанов – это баба?
– Женщина, – ответили мне.
Я мог бы и не звонить и не спрашивать. Текст буквально вопиет об этом: написано женской рукою и продиктовано женским сердцем.
Так что далее, с вашего позволения, я буду называть автора не Чертанов, а Чертанова – исключительно для простоты подачи.
Можно сказать, что у Чертановой к Хэму что-то личное, но это будет не совсем верно. Что-то личное у Чертановой к мужчинам вообще (и это нормально, она ведь женщина) – а Хэм, как нам думается, к несчастью для себя, всего лишь совместил в своем характере ряд наиболее неприятных автору черт.
Иногда – иногда! – возникает ощущение, что Чертанова описывает кого-то вроде своего бывшего друга, которого поклялась вывести на чистую воду.
Собственно, Чертанова выкладывает козыри в первом же абзаце, объявляя, что за маской бородатого мудрого Хэма спрятан «неврастеник, позер, патологический лжец, под фальшивой брутальностью скрывающий массу комплексов…»
И далее, по всему повествованию, Чертанова без особой, надо признать, злобы, но с замечательной меткостью наступает Хэму на хвост, ловя его на той самой лжи (чаще всего достаточно невинной – от того, что Хэм приписывал себе лишние боевые заслуги, никто не умер и даже не пострадал), на склонности к алкоголизму (очень, надо сказать, достойному, единственным некрасивым проявлением которого являлась все та же страсть Хэма к мистификациям и просто трепу), на… А, собственно, на чем еще?
Неврастеник он был весьма сомнительный – а если и стал им к финалу жизни, то сама Чертанова четко показывает, как это случилось. Некритический разлад в душевном здоровье Хэма решили подлечить теми же методами, какими лечили героев романа «Пролетая над гнездом кукушки» (неоднократный разряд электричеством по мозгам) – ну и результат получился соответствующий.