Книгоноши
Шрифт:
…Его подпустили совсем близко. Потом Вольке вышел из кустарника.
— Сдавайся, Корч, — сказал он. — Отходил свое.
Старый книгоноша поднял глаза, в которых не было страха, и вдруг сделал несколько быстрых шагов прочь, словно ноги сами заставляли его убегать. Потом остановился — возможно, потому, что убегать было некуда — за спиной обрывалась земля. А то и просто из-за усталого безразличия.
– Отходил, —
— Мое дело, — оборвал его Вольке. — Может, в тюрьму. А может, мы с тобой и здесь… покончим. Попортил ты нам крови, сволочь.
— Не пойду я в тюрьму, — спокойно сказал книгоноша. — И пули мне твоей не надо. Для себя ее прибереги.
Вольке и солдаты двинулись на него. Но он сделал несколько шагов, словно разбегаясь, и остановился над самым обрывом. Ноги не слушались.
Тогда он, словно заставляя себя, громко сказал:
— Ну!!!
Большие, разбитые его ступни еще стояли на земле, а тело клонилось и клонилось…
А потом — сорвалось вниз.
Он ударился о валун, выступавший из кручи. И ремни, видно, порвались, потому что дальше тело и короб падали сами по себе.
Короб развалился.
Человек уже неподвижно лежал на прибрежной гальке, а книги все еще падали. Грузными турманами кувыркались по камням откоса, легкими голубями летали в воздухе.
И многие — лебедями плыли по воде.
…Тело старика, наверное, забрали какие-то родственники. Во всяком случае, когда, услышав обо всем, младший офицер прибежал на место происшествия, трупа там не обнаружил.
…Примерно через неделю он, узнав от местных баб, где живет Гануся, пришел в Плавутичи и нашел ее дом. Девушка нигде не появлялась, а он уже не мог без нее. И совсем не романтическая история, а нечто более сложное и более болезненное волновало его теперь.
Подошел к очень небогатой и безнадежно серой от старости избе. Поросшая травой тропка вела к крыльцу.
Нажал на клямку, но в сенях никого не оказалось. Никто будто и не слышал, что он ходит по двору.
Открыл дверь в избу и увидел девушку за странным занятием. Она сидела на полу, босая, с непокрытой головой, разметавшимися светлыми волнистыми волосами, и укрепляла ремни на новом лубяном коробе.
— Гануся, — тихо окликнул.
Она подняла глаза. И он увидел в них только холодное презрение. Даже гнева в них не было.
Попытался приблизиться.
— Отойди, —
На печи сидело двое детей — мальчик лет шести и девочка лет четырех.
– Двоюродные, — пояснила Гануся. — Сироты… Для того, чтобы их растить… Эх вы, люди!
— Я ведь не знал…
— Он — не знал, — не таила она горечи. — Так знай: и папа, и брат… мои… Думаешь — не плакала, так и чужие. Чести много — перед вами плакать. Наши это знают.
И жестом, исполненным природной ловкости, забросила короб за плечо.
— Сиротами не останутся. Мне теперь их растить.
Губы ее задрожали.
— Уходи отсюда. Чтобы духу твоего больше не было. — Она горько усмехнулась. — Подумала было я, да быстро раздумала. И слава Богу. Иди, делай свое дело.
…Страшным оказался вечер для Буткевича. Не знал, что делать, как отделаться от неотвязных мыслей, взял книгу "Рассказов на белорусском наречии" и стал листать, не подозревая, что его ожидает еще один удар.
Почитав с час, молча встал и пошел в комнату поручика. Тот как раз сидел в кресле и, покуривая, отчаянно скучал. Протянув ему книгу, Буткевич спросил:
— Ну… Так "правильно ли мы сделали, оставив унию"?
— Вы что, — удивился Вольке, — белены объелись?
— Он доказывает… он доказывает, что… правильно. И вот в конце… Мы не посмотрели в конце. Тут надпись: "Дозволено цензурой".
– Ну и что? — недоуменно спросил Вольке.
– А то, что это наша… прошу прощения, ваша книга. Она случайно попала за границу и пришла в этом коробе назад.
— Не может быть, — сказал Вольке. — Их запрещают.
— Одну, как видите, разрешили. Давно. За подлость. За защиту выродка, убитого вашими людьми.
Он решительно продолжал:
— Завтра я подам в отставку, Вольке. И вы поддержите меня. И пусть будет суд, но я уеду с кордона сейчас, теперь. Если армия занимается тем, что ловит и убивает людей за молитвенники, — так… я хотел на такую армию!
— Вы с ума сошли, Буткевич, — зевнул Вольке.
— Я просто прочел одну крамольную книгу, — с грустным облегчением сказал Буткевич. — Они неплохо сделали, что перенесли ее через границу. Теперь мне нужно попытаться… нужно вернуть одну… женщину…