Книжка про Гришку
Шрифт:
– Гришка и без удара знаменитый, - проворчал Пестряков Валерий. Что, думаете, я слепой? И жить ему не скучно... А мне хоть плачь... У меня такое мнение, что я сам собой преданный и теперь уже я - это не я. А Гришка, он есть как есть, да еще с прибавкой.
– Гришка...
– проворчал дядя Федя.
– Гришка - другое дело... Гришка, неси молоток и пилу-ножовку.
Лоб у Пестрякова Валерия сморщился, коротко стриженные волосы засверкали, как металлические.
– Вот я и говорю, - сказал он.
– Шарик со мной без удивления не хочет в лесной поход идти.
Дядя Федя метнулся
– Ну, ты злодей, Пестряков! Трудно старому человеку без удивления, печально. К примеру, лечу я на самолете. Знаю законы - знаю, отчего самолет в воздухе держится. С инженерами знаком, даже академику этого дела Пашке старинный товарищ. И все равно удивляюсь. Как не падаем? Столько железа, столько народа. И хорошо мне от этого удивления. И на всех я смотрю ласково. Может, я еще об этом музыку сочиню. Или вот транзистор у девушки Тани. Что в нем? Ни шнура нет, ни лампочек, ни солидности. А звучит. Подумаю - жуть. В любом месте природы включи - а там мысль человеческая бьется. И я везде вместе со всеми. Гришка вот...
– Дядя Федя глянул на Гришку, словно впервые его увидел, и поразился: - Сила в нем небольшая, становая ось пока тонкая, образование, прямо скажем, дошкольное. Что в нем? Весьма удивительно. Весьма...
– Отдайте, - твердо сказал Пестряков Валерий.
– Ты опять за свое?
– Дядя Федя руками взмахнул.
– Как я буду заниматься изобразительным творчеством без удивления?
– Вы по памяти, - посоветовал Пестряков Валерий.
– Если по справедливости, - произнес за окошком Аполлон Мухолов, - то вы, Федор Иванович, уже устарели для творчества. Старость не радость. А удивление, о котором вы сейчас говорили, происходит от невежества и бескультурья.
Дядя Федя возмутился. Дядя Федя высунулся в окно.
– Я устарел? Кто это говорит? Ты почему вернулся? Что, Аполлошка, хлебнул горя? Не выдержал трудностей морской жизни?
– Удивление - простейшая эмоция, - пробрюзжал воробей.
– Вот и отдай его Пестрякову. Командую. Раз на раз. Два на два. Аполлошка без удивления - ура!.. Это я устарел? Я вам еще покажу! Гришка, я помчался к художнику Мартиросяну за консультацией.
– Дядя Федя выскочил на крыльцо и уже на крыльце сказал: - Глупый ты, воробей, исключительно глупый. Удивление - радость разума.
Аполлон Мухолов повертел головой, позевывая. А Пестряков Валерий порозовел вдруг. Глаза его расширились, в них засветилось нечто такое, чем должен владеть всякий поступающий в первый класс.
– Ну и дела!
– голос Пестрякова Валерия был похож на глубокий вздох после долгого недышания.
Гришка смотрел на Пестрякова и любовался.
Воробей Аполлон Мухолов заметил с сарказмом:
– Пестряков, у вас теперь глупый вид.
– Не задевай!
– Это сказал щенок Шарик. Он лежал у порога и уже мечтал, как они с Пестряковым Валерием поедут в Сомали охотиться на большого льва. А может быть, отыщут его где-нибудь в здешней местности.
"Может быть, мы не будем его кусать, - думал Шарик.
– Может, мы с ним подружимся. Конечно, лев - из кошачьих зверей, но все-таки он не кошка..."
Пестряков Валерий
– Ну, дела!.. Лизка сейчас перед корреспонденткой из Новгорода выкаблучивается. Три банта на голову нацепила и врет... Ну, дела!
ИМЕННО ЭТИ НЕНАТУРАЛЬНЫЕ СУЩЕСТВА
Дядя Федя сколотил подрамник, натянул холст, загрунтовал его, спросив рецепт у художника-живописца Мартиросяна, и написал картину в ярких красках. Картина называлась "День моей жизни". На ней были бурые, как пахота из-под снега, пятна с пронзительными синими прожилками, сиреневые зигзаги, красные змеи, голубые проталины и зеленые взрывы, не просто зеленые, но кислые, как уксусная кислота. По всем этим краскам, искореженно-сжатым, как сплетенные пальцы воюющих рук, в самых тугих узлах были явственно нарисованы мелкие человечки то ли с красными волосами, то ли в алых шапочках.
– Опыта у меня мало, - сказал дядя Федя.
– Не полный день на картину поместился, только раннее утро. Может, дальнейшее поверху нарисовать, пунктиром?
Гришка спросил:
– Что ранним утром случилось?
Дядя Федя повернул к нему перепачканное краской лицо.
– На рассвете мы взорвали эшелон с горючим. Цистерны в болото вползли. Болото горело, шипело и трещало, как масло на сковороде, если еще воду на сковороду брызнуть. Кочки по воздуху порскали, объятые пламенем. Нам уходить было некуда, только через болото... После этого мы отступили к Окуловке, раненых унесли.
Гришка сказал:
– Ясно.
Аполлон Мухолов и тут проявил иронию:
– Вам, Федор Иванович, лучше всего безразмерную картину создать, вроде киноленты. Но не в этом вопрос. Что это за человечки нарисованы в красных шапочках?
– Партизаны же!
– крикнул Гришка.
– В дыму и в огне!
Дядя Федя отвернулся от Гришки и от картины, в окно уставился. Загрустил, что ли?
– Тут нарисовано все, что перед глазами. Я впереди шел. Дым, стало быть, кочки те, вода, огонь... Дышать нечем - гарь.
– И все-таки что они значат?
– Гномы!
– догадался Гришка.
– А где это вы видели гномов?
– спросил Аполлон Мухолов.
– Если мы даже перейдем на рассмотрение темы в мифологическом плане - и то.
– Что "и то"?
– грустно спросил дядя Федя.
Аполлон Мухолов приосанился.
– Вам, как начинающему художнику, следовало бы знать, что гномы, тролли и эльфы водятся лишь в заграничной мифологии. В русской жизни и в былинах таких существ не замечено.
Дядя Федя посмотрел на воробья терпеливым, тоскующим взглядом.
– А кто же, по-твоему, вокруг нас бегает в красных шапочках?
Аполлон Мухолов от неожиданности икнул.
– Как, - спросил он, - бегают?
– Просто бегают, - ответил дядя Федя.
– И шмыгают. А также шныряют. В красных шапочках.
– Ну, знаете!
– Аполлон Мухолов перья распушил.
– С вашим воображением! Впрочем, наверное, к старости все вокруг начинает шнырять и шмыгать.
– А я всегда заявлял, что ты, Аполлошка, начетчик и формалист, сказал дядя Федя.
– Если ты в живописи не понимаешь, зови художника Мартиросяна.