Книжка про Гришку
Шрифт:
– Вчера, сегодня и завтра, - пробормотал художник.
А Гришка спросил:
– В чем дело?
– В том, что искусство - это вчера, сегодня и завтра.
– Художник Мартиросян вытер кисть заляпанной красками тряпкой.
– Кажется, все, сказал он.
– Вернее, все на сегодня.
Гришка подошел к портрету и вздрогнул. Смотрел на него с полотна вчерашний Гришка, худенький, и сегодняшний, исцарапанный. Чувствовалась в сегодняшнем крепнущая становая ось. И завтрашний, задумчивый, непонятный для Гришки. Художник пошел кисти мыть на улицу, чтобы не налить скипидара на пол. А Гришка все смотрел
На заднем плане земля вздымалась горбом, словно в самом начале взрыва. И по этой земле бежали лошади, совсем синие. Синий цвет, чистый и прямодушный, незамутненно разгорался в Гришкиных потемневших глазах.
– Слышь, - сказал Гришка портрету.
– Давай поменяемся ненадолго. Ты сюда, а я там побуду.
– Залезай, - сказал Гришка с портрета.
ЗАЧЕМ ЖЕ ТОГДА СПРАШИВАЮТ...
Синие кони умчались.
Бугор опал, превратившись в ровную светлую землю.
– Почему так?
– спросил настоящий Гришка.
– Потому, - ответил Гришка, вылезший из портрета.
– Кроме вчера, сегодня и завтра, существует еще послезавтра. Но это не все разглядеть могут сквозь туман своих личных желаний.
"И этот говорит непонятно, - подумал Гришка.
– И вообще он мало на меня похож. Меланхолик какой-то".
Пошел Гришка в деревню. А она другая - послезавтрашняя. Каменная, с чистыми скверами, плиточными тротуарами. Вместо деревянной столовой просторное кафе с летней верандой. На стеклянном клубе афиша красным по белому: "Гастроли знаменитого певца баритона Пестрякова Валерия". А у афиши взрослая Лиза стоит в медицинском халате. Шепчет грустно:
– Валерка-то Пестряков... Вот обрадуется, меня увидит... Может быть, и Гришка придет. Все соберемся...
В березах молодые воробьи галдят. Только и слышится:
– Иммануил Кант... Шопенгауэр... Заратустра...
– Григорий! Рад вас увидеть! Познакомьтесь - моя семья. Умные, чертенята.
– Мухолов Аполлон спустился на нижнюю ветку. Был он уже плешивым и толстобрюхим.
– А вы, Григорий, не изменились. Странный феномен...
– Это я еще маленький, - объяснил Гришка.
– А вот кем я буду, когда вырасту? Вы не знаете, случаем?
– задал Гришка такой вопрос и вывалился на пол.
Над ним стоял художник-живописец Мартиросян.
– Некоторые думают, что им все позволено, - говорил он сердитым голосом, похожим на дяди Федин.
– Досадно...
– Художник смочил губку скипидаром, принялся смывать Гришкин портрет. Падали синие капли на скобленый пол. Гришка на улицу выскочил, чтобы не видеть. Подумал сердито: "Что я такого сделал? Ну, хотел узнать, кем я буду в будущем. Все хотят это знать. Зачем же тогда спрашивают у ребят: кем ты будешь, когда вырастешь?" Хотел Гришка обидеться на художника изо всей силы - до слез. Но вдруг услышал в животе бряканье. Спохватился - гайка! Почти совсем отвинтилась. Взял Гришка себя в руки, затянул гайку как только смог крепко. Просунул голову к художнику в мастерскую и сказал строго:
– Зря вы портрет смыли. Нужно было еще поработать. Может, и получилось бы.
Художник вздохнул, он на диване лежал.
– Не смывается твой портрет, только злее становится.
КАК ЖЕ ЛОШАДИ?
Возле правления колхоза стояла девочка Лиза
– Я на журналистку учусь, - заявила Лиза.
– Раскопаю такие вещи...
Гришка возразил:
– Перо не лопата.
Но поскольку он уже знал, что девочка Лиза в конце концов двинется по медицинской линии, то внимательно прочитал первую Лизину статью, написанную в блокноте:
"Сегодня я посетила лучшую молочную ферму. Выглядела я очень красиво, когда беседовала с лучшей дояркой колхоза тетей Анютой. Тетя Анюта угостила меня вкусным парным молоком от лучшей коровы Зорьки. Я была очень довольна. Но мое хорошее настроение испортил враг моей жизни Пестряков Валерий..."
– А что он сделал?
– спросил Гришка.
Девочка Лиза кивнула на доску приказов и объявлений. Там висел Лизин портрет с тремя бантами, вырезанный из газеты. Под ним намусоленным чернильным карандашом было написано: "Позор хвастунам и эгоистам! Берегись, Лизка! В школе я с тобой за одну парту сяду, буду тебя перевоспитывать в лучшую сторону. Удивительно: хоть ты, Лизка, и красивая, но дура". И подпись: "Пестряков Справедливый".
– Еще посмотрим, кто с кем за одну парту сядет, - сказала Лиза, забирая у Гришки блокнот.
– Я про него еще не так напишу. Я про него в центральную прессу сигнал подам. Собаку мою сманил, колхозную доску приказов и объявлений испортил и в лесной поход пошел с этим Шариком, изменником. Даже поводок у меня отобрал дяди Федин.
– Лизины глаза затянулись слезой, она добавила густо в нос: - И ты, Гришка, такой же! Записала что-то в блокнот и пошла к своему дому, чтобы в палисаднике, среди цветов, презирать Пестрякова Валерия.
– Сколько у Лизы пустых хлопот, - сказал Гришка.
Он посмотрел на деревянные избы, на улицы, замусоренные сеном и курицами, и представилась в Гришкином вображении деревня Коржи с просторными окнами, в которых широко отразилось небо.
– А как же лошади?
– подумал Гришка вслух.
– Им по асфальту неудобно ходить.
Кто-то дохнул ему в ухо теплом. Гришка обернулся. Над ним возвышался конь по имени Трактор.
– Если бы только асфальт!
– Конь подошел к новенькому мотоциклу, поставленному возле крыльца, и сказал: - Нелепость.
В КАКОМ СМЫСЛЕ?
Новенький мотоцикл принадлежал колхозному зоотехнику. Зоотехник недавно объезжал на нем все выпасы, да так аккуратно, что даже колес не заляпал.
– Хороший мотоцикл, - сказал Гришка.
– Скажите, пожалуйста, почему у вас имя Трактор?
– А хулиганят люди, - ответил конь.
– Моего отца звали Орлик. Он с товарищем Гуляевым работал. Для теперешних мы реликты! Как бы памятники самим себе.
– В каком смысле?
– спросил Гришка.
– В прямом.
– Конь вдруг напрягся, поднял голову и закричал. В этом крике расслышал Гришка топот конного эскадрона, горячий накат атаки, звон сабель и тяжесть плуга.
– Ну а теперь что?
– сказал конь и нажал копытом сигнал на мотоцикле.
– Разве это голос? Разве с таким голосом можно прожить достойно?