Книжник
Шрифт:
дом Отца Его, дом молитвы, в разбойничий вертеп. Люди бежали от Его гнева.
Я не был там. Я узнал об этом позже.
Каждый день Он учил в Храме. Его притчи обличали лицемерие религиозных вождей, разжигая их ненависть, но те притворялись, что ничего не понимают. Они извращали Его
слова, пытаясь обратить их против Него. Притесняли тех, кто Его любил, и даже пригрозили
вышвырнуть из Храма бедного калеку за то, что он, исцеленный Иисусом в субботу, взял и
понес
— Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры!
Я дрожал при звуке Его голоса. Прятался при Его приближении.
— Все дела свои делаете с тем, чтобы видели их люди! Потому-то, когда молитесь, надеваете на лоб и на руку коробочки шире, чем у других, и кисти на одежде делаете
длиннее. Любите на пиру сидеть на почетных местах и в первом ряду в синагогах! Горе вам!
— Голос Его гремел, многократно усиленный эхом в коридорах Храма. — Пожираете
имущество вдов и потом напоказ долго молитесь!
Книжники возмущались, но не в силах были заглушить поток истины, изливавшийся из
Его уст. Он осуждал и священников, которые должны были пасти Божий народ, как пастыри, а вместо этого уподоблялись хищным волкам, не щадящим стада.
— Вы обходите море и сушу, дабы обратить хотя бы одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас! Вожди слепые! Глупцы! Дотошно
отсчитываете десятину с мяты, аниса и тмина со своего огорода, но оставили важнейшее в
законе: суд, милость и веру.
Стены храма дрожали от раскатов Его голоса. Голоса противников обращались в ничто
перед Его гневом. Меня трясло от ужаса.
— Вы не увидите Меня отныне, доколе не воскликнете: благословен Грядущий во имя
Господне!
24
Он ушел из Храма. Ученики следовали за Ним, как овцы за пастухом. Одни
оглядывались назад с опасением, другие — с горделивым торжеством. Раздались злые
голоса. Книжники, фарисеи, священники — все как один подняли крик. Выльется ли на
улицы эта неприкрытая ненависть? Лица, искаженные яростью. Рты, изрыгающие проклятия
в адрес Назарянина. Иные раздирали одежды.
Я бежал.
Я мало помню о своих переживаниях того дня — только то, что бежал от гнева, бушевавшего в Храме. Иисус удалялся прочь со своими учениками. Какая-то часть меня
неудержимо влеклась к ним, в то же время практическая сторона моей натуры меня
останавливала. Я сказал себе, что у меня нет выбора. То, что попросил меня сделать Иисус, обесчестило бы имя моего отца. Я знал, что к другим Он не предъявлял таких требований.
Почему же хочет так много от меня?
Слова Его, как обоюдоострый меч,
Божьим, каким привык себя считать.
И тогда Иисус обернулся и посмотрел на меня. На какое-то мгновение я встретился с
Ним глазами: Он не отвел взгляда, в нем читалось приглашение. Чего же я хотел? Вернуться
в Храм — к моим молитвам и тихому созерцанию, не обращая внимания на то, что
происходит вокруг? Или последовать за Человеком, который видел всю мою внутренность и
все тайны сердца? Первое не требовало от меня ничего; второе — все.
Я потряс головой. Он ждал. Я отступил назад. Я видел, как в глазах Его мелькнула
скорбь, и Он двинулся дальше.
Ныне я испытываю эту скорбь. Сегодня она мне понятнее, чем когда-либо раньше.
И еще раз я увидел Иисуса, когда Он висел на кресте меж двух разбойников на Голгофе.
Над головой Его была прибита табличка с надписью по-еврейски, по-гречески и по-латыни: «Иисус Назарянин, Царь Иудейский».
Не могу описать, что пережил я при виде Иисуса, прибитого к римскому кресту за
воротами города. Мои знакомцы швыряли Ему в лицо проклятия. Даже в час Его смертных
мук они не знали милосердия. Я испытал гнев, разочарование, облегчение, стыд. Я пытался
оправдать себя. Получалось, что я все-таки не отвернулся от Бога. Я лишь отверг очередного
лжепророка. Ведь так?
Что же это говорило обо мне? Я почитал себя праведным человеком, всегда
стремящимся служить и угождать Богу. А Иисус показал, что я не тот, за кого себя выдаю.
Даже теперь, годы спустя, во мне живет то ощущение стыда. Как высокомерен я был! Как
упорно закрывал глаза на истину! Мне было стыдно и за религиозных начальников. Люди, к
которым я относился с почтением и трепетом, стоя у подножия креста, выкрикивали
оскорбления, насмехались, издевались над умирающим. Они не ведали жалости, не
выказывали милости. И даже рыдания матери Иисуса и женщин, которые плакали вместе с
ней, бессильны были пробудить в них сострадание.
Среди них был и учитель, у ног которого я провел столько времени. Они напоминали
мне стервятников, терзающих полумертвую жертву.
И мне было суждено стать таким же?
А где же были ученики Иисуса? Те, что провели с Ним последние три года жизни, оставив дом и ремесло ради того, чтобы последовать за Ним? Где были те, что, стоя вдоль
дороги, махали пальмовыми ветвями и пели хвалу, когда Иисус въезжал в Иерусалим?
Неужели все это происходило лишь неделю тому назад?