Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры
Шрифт:
Впрочем, всего несколько недель спустя радость Шмерке сменилась разочарованием: Советы решили передать Вильну независимой Литве, стране капиталистической и авторитарной. Шмерке уехал в Белосток, расположенный в ста пятидесяти километрах к юго-востоку от Вильны: город остался в составе СССР, и Шмерке хотел и дальше воплощать в жизнь свою мечту о строительстве коммунизма. Там он прожил около года, работал учителем и служил в армии. Когда в июне 1940 года СССР повторно захватил Вильну и превратил город в столицу Литовской Советской Социалистической Республики, Шмерке отправился домой в полной уверенности, что рабочие теперь станут хозяевами собственных фабрик, а безработица уйдет в прошлое.
Ко всеобщему изумлению, Шмерке вернулся в Вильну не один, а с женой, беженкой из оккупированного немцами Кракова. Барбара Кауфман тоже была убежденной коммунисткой, в остальном же ничем не походила ни на Шмерке, ни на его прежних пассий. Она происходила из семьи среднего класса, безупречно говорила по-польски, не знала ни
15
Shmerke Kaczerginski, “Naye mentshn,” Vilner emes (Vilnius), December 30, 1940, 3; Shmerke Kaczerginski, “Dos vos iz geven mit bialistok vet zayn mit vilne,” Vilner emes (Vilnius), December 31, 1940, 3. On his marriage to Barbara Kaufman, см. Chaim Grade, “Froyen fun geto,” June 30, 1961; и Shmerke Kaczerginski, Khurbn vilne (New York: CYCO, 1947) 256.
Шмерке же был счастлив. Он вернулся домой, в дружеский круг, он был влюблен в юную утонченную красавицу, считался гражданином «самого справедливого общества в мире». Чего же еще желать? [16]
То, что Шмерке из сироты стал писателем, далеко не типично: его младший брат выучился на слесаря и даже газеты читал редко – тем не менее в Вильне, с ее прозванием Литовский Иерусалим, где книги и ученость пользовались всеобщим уважением, эта история была отнюдь не исключительной. Всевозможные учебные заведения, такие как Талмуд-тора и вечерняя школа Переца, превращали уличных ребятишек в ненасытных читателей. Впрочем, что касается Шмерке, его связи с книгами носили более глубокий характер. Он понимал, что именно книги спасли его от преступности и безысходности. Нужно было как-то отплатить им за это одолжение – хотя бы спасти их от уничтожения, когда потребовалось.
16
Dov Levin, Tekufah Be-Sograyim, 1939–1941 (Jerusalem: Hebrew University Institute for Contemporary Jewry and Kibutz Ha-Meuhad, 1989), 139–141.
Глава вторая
Город книги
Шмерке Качергинский любил хвастаться своим городом перед еврейскими писателями и интеллектуалами, приезжавшими погостить из Варшавы или Нью-Йорка. Случалось, он являлся без предупреждения к ним на порог или в гостиничный номер с предложением показать главные достопримечательности. Население Вильны составляло 195 тысяч человек, 28,5 % из них были евреями. Это была четвертая по численности еврейская община в Польше (после Варшавы, Лодзи и Львова), в культурном же отношении Вильна была столицей восточноевропейского еврейства, Литовским Иерусалимом [17] .
17
Schulman, Yung vilne, 17; Lucy Dawidowicz, From That Time and Place: A Memoir, 1938–1947 (New York: Norton, 1989), 121–122; Krinsky-Melezin, “Mit shmerken,” 135.
Согласно легенде, Вильна приобрела этот почетный титул еще в XVII веке, когда ее попросили стать членом Литовского Ваада – совета еврейских общин Великого княжества Литовского. Более древние общины Гродно, Бреста и Пинска отказались дать ей место за столом, усмотрев в ней молодого выскочку, мелкого и ничем не примечательного. В ответ главы виленской общины написали прочувствованное письмо, где отмечалось, что у них в городе проживают 333 человека, которые знают наизусть весь Талмуд. Авторы письма подчеркивали символическое значение этого числа. На иврите у каждой буквы алфавита есть численное значение (алеф – 1, бет – 2 и т. д.), а 333 соответствовало слову «снег», шелег. Вильна, писали они, столь же чиста и незапятнанна, как свежий снежный покров.
Члены совета изумились и устыдились. У них в общинах набиралось едва ли по дюжине ученых людей, которые знали Талмуд наизусть. Один из раввинов встал и провозгласил: «Вильну надлежит принять в совет. Она есть Литовский Иерусалим» [18] .
Прежде чем начать экскурсию, Шмерке излагал гостям из Америки основные факты: Вильна расположена между Варшавой и Санкт-Петербургом (Ленинградом), последние четыреста лет находится под польским либо русским правлением. Однако в Средневековье Вильнюс – так именовался город
18
A. I. Grodzenski, “Farvos vilne ruft zikh yerushalayim de-lita,” в Vilner almanakh, ed. A. I. Grodzenski, 5–10 (Vilna: Ovnt kurier, 1939; 2nd repr. ed., New York: Moriah Offset, 1992).
Потом соседи Литвы начали расширять свои владения и брать под контроль литовские города. В 1569 году Великое княжество вошло в состав Польши, что повлекло за собой насаждение польского языка и культуры. Вильнюс превратился в Wilno, польский университетский город и центр польского книгопечатания. В 1795 году воспоследовало русское завоевание – последняя стадия раздела Польши, название города теперь писалось на кириллице, а сам он стал губернской столицей на северо-западной оконечности Российской империи. Власти сделали русский единственным языком школьного образования, превратили многие католические храмы в православные. После 125 лет русского правления, когда улеглась пыль Первой мировой войны, город снова стал польским.
Однако сколько бы ни менялась власть, евреи продолжали называть этот край Литвой, а Вильну – ее Иерусалимом.
Свою довольно своеобразную экскурсию Шмерке начинал у собора, общепризнанного центра города, расположенного неподалеку от реки Вилии. Внушительная постройка стоит на том месте, где литовцы приняли католицизм – здесь они крестились в речных водах. Старое языческое капище было разрушено, а на его месте возведен собор.
Шмерке указывал на фигуры святых, украшающие здание снаружи, в их числе – Моисей, изображенный в полный рост, с длинной бородой и рогами [19] , и с Десятью заповедями в руках: он помещен на фасаде у самого входа. Моисею редко отводится столь почетное место, и это породило среди виленских евреев легенду: зодчий собора, итальянец, был выкрестом. Создав фигуру Моисея, художник объявил, что намерен начать работу над последней скульптурой – образом самого Бога. Однако, когда он приступил к исполнению этого дерзкого замысла, на город внезапно налетела буря, художника сбросило с лесов, и он погиб. Статуя Моисея взирала на него в гневе, указывая пальцами на вторую заповедь: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху» [20] .
19
Согласно христианской иконографической традиции, пророк Моисей обычно изображался с рогами на голове. Появление такой традиции было обусловлено латинским переводом стиха из Книги Шмот (34.29; в христианском каноне – Исход). В этом стихе сказано, что когда Моисей говорил с Богом на горе Сион, «лучезарным стало его лицо». Выражение «керен-ор», использованное в данном стихе (букв. «рог-луч»), было переведено на латынь – «рогатым стало его лицо». (Прим. науч. ред.)
20
Yitzhak Broides, Agadot Yerushalayim DeLita (Tel Aviv: Igud yotsei vilna ve-ha-sevivah be-yisrael, 1950), 17–22; см. также: Shloime Bastomski, “Legendes vegn vilne,” в Grodzenski, Vilner almanakh, 148–150.
В Вильне даже к собору прилагалась своя, еврейская, повесть.
Дальше Шмерке вел гостей по Виленской улице – оживленному торговому бульвару, где располагалось множество еврейских и польских магазинов: домашние принадлежности, вязаные изделия, лекарства, пошив качественной одежды, кабинеты дантистов. По пути он указывал на театр «Гелиос», где в 1921 году состоялось первое в Вильнюсе представление знаменитой пьесы на идише «Дибука» С. А. Анского (Шлойме-Занвла Раппопорта) (1863–1920), а также на редакцию самой уважаемой еврейской газеты города «Дер тог» («День»).
Шмерке доводил гостей до Немецкой улицы и узких кривых переулков старого еврейского квартала, с которым она пересекалась. Евреи поселились здесь в начале XVI века, и польский король Сигизмунд II Август издал в 1551 году указ, определявший, где им дозволено жить. На Еврейской улице они в 1572 году построили синагогу, которой впоследствии предстояло стать Большой синагогой, или, на идише, штотшул.
Снаружи здание синагоги выглядело ничем не примечательно, особенно по сравнению с собором. Высотой всего четыре этажа, потому что королевский указ предписывал строить синагоги ниже местных церквей. Однако стоило посетителям войти внутрь, спуститься по ступеням на нижний уровень и поднять голову – и их ошеломлял вид мраморных колонн, дубовой мебели, декора из слоновой кости и серебра, прекрасных люстр. Киот, в котором хранились свитки Торы, был покрыт атласным покрывалом, расшитым золотом.