Кносское проклятие
Шрифт:
Старику казалось, что если он со стороны увидит штурм дворца, то сможет попрощаться с ним, попрощаться с собственной жизнью. Для него это стало бы ритуалом…
— Пора возвращаться, — сказал один из жрецов, тронув Гупа-ана за плечо. — Тини-ит ждет нас.
В пещере уже кипела работа.
— Разрушьте подземный ход, по которому мы пришли сюда, — распорядилась верховная жрица. — Пусть никто не догадается о том, что мы спаслись и спасли сокровища.
После того как жрецы руками и наломанными в лесу возле пещеры палками завалили камнями ход, жрица велела
Гупа-ана не заставили работать из-за старости, и он несколько раз выбирался наружу, чтобы послушать грохот далекой битвы. Он уже понял, что на вершину горы ему не залезть, и угадывал, что происходит в Кноссе, по шуму. К середине дня звуки постепенно стихли. Смолкли вопли победителей и предсмертные крики побежденных. Еще через некоторое время с другой стороны горы потянуло гарью, и Гупа-ану стало ясно — все кончено.
Ахейцы ворвались в Кносс, перебили всех находившихся там людей, а теперь подожгли дворец. Не случайно их считали дикарями: они даже не грабили. Единственное, что брали себе ахейцы, — это вино в огромных, в человеческий рост глиняных сосудах. Но и сосуды они почти сразу разбивали, переливая вино в свои кожаные мешки, которыми привыкли пользоваться.
Здания дворца и все находившиеся в нем богатства ахейцев не интересовали. Ткани были им не нужны, потому что ходили они голые либо в звериных шкурах. Собранные со всего мира богатства тоже казались им бесполезными: халдейские украшения из золота и серебра с драгоценными камнями, посуда из Ханаанского царства, благовония из Вавилона — всей этой красоты попросту не видели их пустые и бесстрашные глаза — глаза воинов-кочевников.
Кносский дворец горел; пламя поднималось высоко вверх, над лесистыми склонами, а дым густыми клочьями стлался над горами, закрывая голубое небо. Звери разбегались от пожарища, и лишь хищные птицы — охотники до мертвечины стаями кружили высоко в небе, выглядывая себе скорую добычу.
Пока жрецы и жрицы рыли землю, Тини-ит сидела в углу пещеры, сжавшись всем телом и опустив лицо на скрещенные руки. Временами она начинала дрожать, и тогда на ее узких плечах выступали мелкие капли пота. Иногда жрецы бросали короткие взгляды на верховную жрицу и тотчас стыдливо отворачивались: ясно было, что она разговаривает с Великим Червем…
Когда работа была закончена и наступил вечер, Тини-ит содрогнулась, как будто кто-то толкнул ее, и встала на ноги. Ее лицо казалось изможденным, но глаза горели.
— Кносса больше нет, — произнесла она медленно. — Он возродится опять, но это будет не скоро. Пройдет вечность, прежде чем это случится. Ахейцы захватили наш остров и разрушили наши дворцы. Ахейцы будут царствовать здесь. За ними придут другие народы, а за теми — следующие. Десятки народов пройдут через эту землю, и каждый народ будет думать, что это — его родина, что он будет жить тут вечно. Но нет!
Верховная жрица говорила медленно, произнося слова так, словно кто-то нашептывал их ей, и все присутствующие знали: это Великий Червь диктовал жрице Тини-ит свою волю…
— О том, что мы спаслись,
Верховная жрица говорила негромко, но в длинной и узкой пещере с нависшими сталактитами каждое слово гулко разлеталось по темным потаенным углам и затихало там. Глаза Тини-ит были мутными, остановившимися, как будто смотрящими пристально вглубь себя. Жрица пророчествовала.
— Мы тайно разойдемся и смешаемся с другими народами, — сказала она. — Мы станем как они, но не станем ими. Пусть все думают, что мы исчезли, — тем величественнее будет наше появление из глуби времен и тем сильнее ужас, который мы посеем. Из поколения в поколение будут передаваться наши тайные знания, до той поры, пока не придет день нам воскреснуть из небытия. И тогда мы воскреснем из мрака, из праха земного — и снова будем царствовать над миром.
Ираклион
«Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые».
Свидетельство это справедливо. По сей причине обличай их строго…
Широкое и приземистое здание аэропорта в Ираклионе я увидел издалека. Самолет еще разворачивался над морем, а внизу из голубого марева выплыли уже здания главного города Крита.
Выполнив разворот, «боинг» быстро пошел на снижение, и крыша аэропорта имени Никоса Казандакиса несколько раз, приближаясь, мелькнула в иллюминаторе. Вот шасси коснулись раскаленной солнцем земли, и самолет понесся по посадочной полосе. Послышались аплодисменты пассажиров. Я прилетел на Крит.
В то место, откуда к Димису Лигурису пришла смерть. Откуда она достала его…
Прямого рейса сюда из Петербурга нет, так что лететь пришлось с пересадкой через Афины. Я не задержался в столице и не стал осматривать Парфенон, хотя в агентстве мне предлагали такую схему. Сейчас мне было не до греческих древностей.
— Я поеду с тобой, — твердо заявила Зоя, когда я сказал ей, куда направляюсь. — Без меня ты не справишься.
В тот вечер, когда я был гостем в маленькой квартирке на Пятнадцатой линии Васильевского острова, мы перешли на ты. Близость не состоялась, однако сам характер наших отношений изменился. Я стал доверять Зое, а она — мне.
Тем не менее полетел я один. К чему впутывать девушку в расследование? Помочь она все равно не сможет, а мне достанутся лишние хлопоты.
Едва выйдя из здания аэровокзала, я понял, что оказался на далеком юге. После прохладного Питера сентябрьская жара была невыносимой.
Перед входом таксисты кучковались, но немного послушав их ломаный английский, я решил, что здешние нравы в отношении туристов еще более жестокие, чем в Петербурге. Почему местные жители всех приезжих считают дураками?