Княгиня грез. История голливудской актрисы, взошедшей на трон
Шрифт:
«Даже добившись успеха, в расцвете красоты Грейс Келли обладала редким даром делать так, чтобы окружающие возились с ней, — объяснила как-то раз ее сестра Лизанна. — Все искренне верили, что она нуждается в помощи, хотя на самом деле это ей совершенно не было нужно. Ей вообще не требовалось никакой помощи. Просто она производила такое впечатление».
Полет фантазии, увлекавший малышку Грейс в безопасный мир грез и кукол, никогда не иссякал.
«Когда ей было восемь, девять, десять, — вспоминает Элис Годфри, — мы любили сидеть, часами рассматривая «Эсквайр» или другой попавшийся под руку журнал. Мы переворачивали страницы, и Грейс, как водится, сочиняла всякие истории:
— Ага, а это будет мой дом,
И хотя уверенность Грейс в себе временами изменяла ей, фантазировать она всегда умела с редкой убедительностью. Зимой 1940–1941 годов, в возрасте одиннадцати лет, Грейс отправилась на дневное представление русского балета и пришла в восторг, увидев Игоря Юскевича — Барышникова тех дней. После спектакля она твердо решила, что станет прима-балериной. Грейс начала брать уроки и занималась балетом до тех пор, пока ей не сказали, что она слишком высока. И тогда Грейс с неменьшим энтузиазмом переключилась на бальные танцы. Мари Фрисби, ее новая закадычная подружка, с которой она познакомилась в Стивенс-Скул, вспоминает, как Грейс с упреком звонила ей из класса современного танца, в который они обе записались: «Я особо не интересовалась танцами. И помню, как однажды, в субботу утром, меня разбудил звонок Грейс.
— Мари, куда ты пропала? Мы же с тобой договорились!»
С раннего возраста Грейс принимала участие в драматических спектаклях. Пройдя этап ученичества в ролях ангелочка или пастушка во время рейвенхиллских рождественских постановок, она наконец поднялась до роли Пречистой Девы Марии. Однако истинная страсть Грейс к актерскому искусству начала со всей силой проявляться именно в те годы, когда она была гадким утенком, — после того как девочка обнаружила, что на сцене она способна перевоплотиться в кого угодно, что было недоступно ей в реальной жизни. Эту искру высекло в ней посещение спектакля «Лицедеев старой школы», небольшой самодеятельной труппы из Ист-Фоллз. Грейс примчалась домой после спектакля, в котором, между прочим, был занят ее дядя по материнской линии Мидж Майер, и тотчас сообщила отцу, что намерена стать актрисой.
На Джека Келли это желание не произвело ровно никакого впечатления. «Он просто пристально посмотрел на меня из-за письменного стола, — вспоминала позднее Грейс, — а затем произнес: «Ну ладно, Грейси, если ты этого хочешь…»
«Лицедеи старой школы» были одной из многих крохотных трупп, состоящих из энтузиастов сцены, которые как грибы после дождя множились в Филадельфии в 30–40 годы. В Ист-Фоллз они приспособили под театр старое школьное здание, и именно на непритязательном, однако вполне функциональном фоне этой «старой школы» и состоялся в 1941 году дебют Грейс Келли. Тогда ей было двенадцать. «Я вспоминаю свое первое выступление на сцене как нечто приятное, — вспоминала Грейс десяток лет спустя, уже находясь в Голливуде. — Приятно было чувствовать отклик аудитории».
Спектакль назывался «Не корми зверей», и режиссер-постановщик Рут Эммерт была поражена профессионализмом Грейс. Юная актриса всегда вовремя являлась на репетиции и хорошо помнила все свои реплики. А кроме того, она охотно соглашалась время от времени подвергать заметному опустошению материнский гардероб, если самодеятельная труппа остро нуждалась в костюмах и реквизите.
К тринадцати-четырнадцати годам Грейс успела превратиться в небольшую звезду. Несмотря на юный возраст, она стала одним из столпов труппы «Лицедеи старой школы» и носилась на велосипеде вниз с холма на репетиции с той же одержимостью, с какой Келл отдавался гребле. Юноша постепенно начал одерживать первые победы. Для Грей эквивалентом успеха брата были ведущие роли в школьных спектаклях. Она играла Катарину в «Укрощении строптивой», была непревзойденным
Ее однокашники не испытывали ни малейшего сомнения насчет ее актерского и танцевального дарования. Дневник ее последнего года в школе в разделе «Предсказания» содержал для его хозяйки следующие повороты судьбы: «знаменитая звезда радио и кино» (хотя это вовсе не означает, что друзья считали ее задавакой или кривлякой).
«В ней действительно была искра божья, — вспоминает Джейн Портер, учившаяся в Стивенс-Скул несколькими классами ниже. — С ней нельзя было соскучиться!»
Когда Джейн Портер переступила порог Стивенс-Скул, ей сказали, что Грейс будет выступать в роли ее «старшей сестры». Старшие девочки брали новоприбывших под свою опеку, и Грейс выполняла порученное ей дело с особым рвением. «Она была из немногих девушек, у которых имелись свои машины, — вспоминает Джейн, — с откидным верхом. У Грейс был, если не ошибаюсь, «плимут» голубого цвета и несся, аж дух захватывало. Каждый день мы ездили на хоккейные тренировки… А так как я была ее «младшей сестренкой», она просто говорила мне: «Ну-ка живее, Джейн!»
Джейн Портер до сих пор с ужасом вспоминает, как Грейс резво брала с места в карьер: прыгнув на спинку водительского сиденья, она управляла своим «плимутом» ногами. Шалости бывшей монастырской воспитанницы приобрели теперь свойственный юности привкус бесшабашности. Грейс оказалась в центре шумной компании девчонок-модниц, которые так же, как и она, ужасно любили посмеяться и жить не могли без развлечений. Обычно они встречались в субботу утром за молочным коктейлем и мороженым в Джермантауне, в баре «Молочница».
Вечером их можно было застать в «Бэнд-боксе», «Орфее» или «Колониальном» — в одном из трех местных кинотеатров, где Грейс буквально млела от одного только вида смазливого красавчика Алана Лэдда, ее любимого киноактера. Ее любимой актрисой была Ингрид Бергман. Сентиментальная донельзя, Грейс никогда не уходила из зала, хорошенько перед этим не всплакнув. Элис Годфри вспоминает, как ее подружка заливалась слезами после знаменитой реплики Микки Руни в фильме «Мальчишеский город»: «Он мне не в тягость, он мой брат».
Ну и, конечно, у Грейс водились дружки. Когда ее возраст приблизился к шестнадцати годам, от них уже не было отбоя. Около года чудесных превращений, взаимодействие генов Келли и Майеров и та возросшая самоуверенность, которая явилась следствием юношеских успехов Грейс на сцене, вскоре, все вместе взятые, явили миру редкую красавицу. Из гадкого утенка Грейс превратилась в лебедя.
«У нее был прекрасный цвет лица, — вспоминает Тедди Хьюз, приятель и однокашник Келла. — И вообще, он был просто потрясающим — такой свежий и ясный. Это было ее самой лучшей чертой и никогда не получалось на фотографиях».
Всех детей Келли отличала редкостная породистость. Черты их лиц были чуть ли не геометрически правильными, улыбки обнажали два ряда идеальных зубов, а сами они лучились светом некого счастливого предназначения, подобного тому, которое исходило от бостонских Кеннеди (еще одного знаменитого клана американцев ирландского происхождения), в тот период дружно маршировавших к заветным целям под барабанный бой их напористого отца. Однако черты лица Грейс отличались особой гармонией и дивным очарованием, которых чуть-чуть недоставало ее сестрам. Черты лица Келла были правильны до невыразительности, Лизанне недоставало утонченности, а Пегги была немного простоватой. Лишь Грейс Господь наградил едва ли не совершенным сочетанием черт, унаследованных от родителей, каждый из которых дал ей что-то от своей красоты.