Княгиня Ольга
Шрифт:
— Ты уже не идолопоклонница, ты на пути к иной вере. И потому твоя забота о храме явится благой.
— Что же я должна сделать теперь?
— Позови берестовских селян и вознеси при них всего четыре слова. Способна ли ты на сей подвиг? — Глаза Григория сверкали задором и лукавством, словно вызывали Ольгу на поединок.
Она же, озорством с детства одержимая, приняла вызов.
— Какие же это чудодейные слова мне должно вознести?
— Достойные великих людей. Сказать, дабы ты изрекла их? Или сомневаешься в себе?
—
— Смотри же, матушка княгиня, потом их тебе принародно возвысить.
— Не мешкай, святой отец, не испытывай мое терпение, — голос Ольги прозвучал властно, глаза полны решимости, лицо помолодело.
Величава, красива под лучами низкого зимнего солнца стояла перед Григорием Ольга. Ну только бы под венец! И мелькнуло у него такое, от чего похолодело сердце: «Господи, она же вечная, она и отроковицей была такой, как ноне!» Но пора было отвечать Ольге, дабы и впрямь не испытывать ее терпения. Григорий сказал:
— Вознесешь пред берестовцами так «Бысть здесь храму Божьему!» — И Григорий показал на вершину холма.
Ольга поняла, что сей изборский жилец и учитель толкает ее на невозвратный путь. Скажет она принародно эти слова — и сожжет за собой последний мост, явится отступ ницей веры отцов уже открыто. Да надо было знать Ольгу: она не только была озорна в отрочестве, но и дерзка, смела, решительна в зрелом возрасте. Теперь же, когда уже виднелась заснеженная вершина ее жизни, тем паче ее ничто не пугало. И она позвала старшего из телохранителей, светловолосого синеглазого воина в кожаных доспехах, и повелела:
— Ступай, Брячислав, пусти воинов по селу, пусть зовут народ на площадь. Хочу видеть всех, от малого до старого.
— Исполним, матушка княгиня, — ответил Брячислав и побежал к своим воинам, послал их по улицам села.
И они бежали с криками: «Все на площадь, все на площадь! Стар и мал! Стар и мал!»
Село Берестово невелико, улицы — крестом, дабы кучнее стоять домам за частоколом. И потому все берестовские вскоре же собрались на площади. Бабы держали на руках малых детишек, а кои побольше держались за подолы матерей. Шли старики и старухи, опираясь на плечи внуков или постукивая о землю батогами. Как собрались берестовские, тиун Роман, крепкий мужик с русой бородой, поклонился Ольге:
— Все мы тут, матушка княгиня. Повелевай! — Роман повел рукой над односельчанами, и стало тихо, как в безветрие в зимнем лесу.
— Слушайте все! — начала Ольга. — Вот перед вами священник отец Григорий. Видит он на этом холме, где стоим, храм Божий — обитель христианскую. Когда он встанет, не ведаю. Но говорю вам: быть здесь храму Божьему!
Тишина так и не нарушилась. Не понимали берестовские сказанного. Лишь удивление отражалось на лицах сельчан, да у какой-то бабы заплакал ребенок Тиун Роман цыкнул на ту бабу и спросил Ольгу:
— Матушка княгиня, что же нам теперь делать?
— По избам идите и помните сказанное. Придет
Тиун распорядился, и берестовские разошлись. Хотел и Роман уйти, но отец Григорий, обхаживая камень, позвал его:
— Сын мой, подойди ко мне. — Тиун подошел, поклонился. — Есть ли у тебя коваль?
— Знамо. Наумом зовут.
— Так ты пришли его сюда.
— Сей миг и спроворю.
— И сам вернись.
Как ушел Роман, отец Григорий пояснил Ольге:
— С твоего позволения, матушка княгиня, четыре заветных слова будут вырублены на камне.
— Выруби, — согласилась Ольга.
— И год — от сотворения мира… — Григорий достал из кармана сутаны завернутый в тряпицу кусок белгородского мела и старательно вывел на гладкой поверхности камня: «Бысть здесь храму Божьему. Год 6462».
На большее, однако, ни у кого в сей день не хватило времени. К воротам крепостного тына прискакал в этот час отряд Дамора. В дубовые плахи раздался настойчивый стук рукоятью меча. И конные отроки княгини в мгновение оказались близ ворот. Брячислав поднялся на карниз, что тянулся вдоль тына, и выглянул за него.
— Эй, кого нужно? — крикнул он.
— Брячислав, открывай, — послышалось снизу, — Я десятский Дамор из дружины воеводы Претича.
Брячислав узнал Дамора, крикнул своим:
— Открывай ворота! Там наши!
Вскоре отряд спешился на площади, и Дамор поспешил к княгине, поклонившись, сказал:
— Матушка княгиня, тебе весть от воеводы Претича.
— Говори, — повелела Ольга.
— Одной велено передать, — ответил Дамор.
— Иди за мной. — И Ольга покинула площадь, увела воина в терем.
Из терема долго никто не появлялся. Воины держались в стороне от Григория. Он стоял возле камня, ждал коваля. Но в сердце закралось беспокойство. Он заметил, что воины присматривались к нему с каким-то пристрастием. И он подумал, что у них есть тому причина. И их появление в Берестове связано каким-то образом с ним. Не случайно же он ехал сюда тайно. Очевидно, тайное стало явным и повлекло за собой какие-то события. Григория что-то толкнуло стереть с камня надпись. Он взял горсть снега и тщательно убрал следы мела.
В это время на площадь вышла боярыня Павла, подошла к Григорию и, увидев, что он делает, сказала:
— Я за тем и пришла. В Киеве бушуют страсти. Да княгиня — матушка сама тебе расскажет. Идем же в терем, отец Григорий.
Он внимательно осмотрел камень, остался доволен тем, что следов надписи не видно, и ушел следом за Павлой. Как вошел в трапезную, княгиня сказала ему:
— Завтра утром мы уезжаем в Киев. Теперь же, отец Григорий, иди к себе, отдохни и никого не пускай в горницу. Мои воины будут тебя охранять. — Ольга была строга, спокойна, на лице ни следа растерянности. И, несмотря на это, Григорий понял, что случилось нечто важное — державное.