Князь Барбашев
Шрифт:
– Не надо князь, к чему всё? Будет так, как решит отец.
Он вдруг понял, что испуганная и своей смелостью и его присутствием красавица готова уже бежать куда угодно, лишь бы не застали её с ним сейчас никто: ни домашние, ни слуги.
– Жди сватов, красавица, - сказал он, отходя в сторону, пропуская девушку к двери.
– По осени станешь женой моей.
В дом он зашёл, выждав достаточно долгое время. Даже подзамёрзнуть успел. Но, похоже, его отсутствия так никто и не заметил. На губах князя играла дурацкая улыбка, и лишь деревянная личина не давала никому рассмотреть её. Вроде ведь
Как ни странно, но Станислав Кезгайло в эти дни тоже пребывал в приподнятом настроении. Королевский двор весело справлял Рождество и Новый год, и Станислав, прибывший в Краков по делам, вовсе не спешил ныне покидать его, тем более что дела могут и подождать.
Он стоял у большого окна, сквозь мутное стекло которого нельзя было ничего рассмотреть, кроме чистейшей белизны. Вчера весь день сыпал снежок, а ночью ударил мороз. Проснувшись утром, он увидел чистый город, сверкавший на солнце словно бриллиант. Там, снаружи, давил мороз, а внутри королевских палат было жарко и князь, оттанцевав пару танцев теперь просто наблюдал за танцующими парами.
Летнее потрясение от налёта московитов на его земли давно прошло, и он вновь превратился в холёного, уверенного во всём человека. В синем жупане, расшитом золотом и щегольских сапожках, он выделялся в толпе царедворцев предпочитавших в последнее время носить европейские наряды. Вот и старина Гедройц был ныне в красной суконной куртке, расшитой золотом, в чулках и башмаках. Княгиня Анна щеголяла в синем с серебром платье, украшенном высоким кружевным воротом, и смотрелась весьма премило.
– Что-то ты сильно задумчив, друг, - сказал Матеуш, протягивая Кезгайлу серебряный кубок, в котором плескалась рубиновая жидкость.
– Хорошее вино тебе явно необходимо. Или ты ныне предпочитаешь всему хлопское горелое винцо?
Кезгайло аж передёрнуло. Он словно воочию представил, что вновь попробовал ту гадость, что пили его дружинники. Бесцветная жидкость с резким запахом, обжёгшая горло и пищевод не хуже мышьяка. Хотя надо отдать должное, хмелелось от него значительно быстрее, чем от обычного вина.
– К чёрту горелое, хочу эгерское.
– Вот и правильно. Грубую горилку пусть пьёт быдло. Кстати, в этом бокале эгерское по особому рецепту. Сдобренное специями, что привозят из-за морей испанцы и португальцы.
– Ах, князья, - голосок княгини Анны ворвался в их беседу.
– Всё бы вам о вине. Посмотрите, кто прибыл во дворец.
Оба князя разом обернулись ко входу, чтобы сразу увидеть вошедшего. Среднего роста, слегка тучноватый мужчина в щегольском наряде. Не узнать его было просто нельзя.
Иоганн фон Хоффенс происходил из рода немецких купцов Хоффенсов, которые занимались изготовлением канатов в славном городе Гданьске. Однако его мать, полька по происхождению, привезла сына на воспитание в Краков. В Ягеллонском университете он получил степень бакалавра и сразу стал помощником королевского писаря. Вот только звался он ныне на польский манер - Ян Дантышек, то есть Ян Данцингский.
Молодой человек принял деятельное участие в татарских и турецких походах польского
Весёлый балагур, прекрасно образованный, приятный в обхождении Ян пришёлся ко двору у императора Максимилиана. Тот столь высоко ценил Дантышка, что много раз польский посол по просьбе императора ездил в Вену, Брюссель и другие европейские столицы улаживать разные государственные и дипломатические дела германского венценосца.
Не забывал он и своего короля. На венском съезде, том самом, "трёх свадеб", где был разрушен столь опасный союз Империи и Московской Руси, именно он представлял Сигизмунда. За что был возведён в шляхетство и так и остался в Вене постоянным послом.
Хоть Дантышек и был с молодых лет духовным лицом, это не мешало ему вести разгульную жизнь. Скорее духовный сан служил ему лишь для получения пребенд. Он числился священником церкви, но вряд ли даже знал, где находится опекаемый им храм божий.
А ещё Дантышек был поэтом. Его эротическими элегиями, застольными песнями, эпиграммами и сатирами, написанными на латинском и немецком языках, зачитывались во всех уголках Европы. И вот теперь этот неординарный человек появился в бальном зале королевского дворца. И не стоит удивляться, что первым его собеседником стал король, присевший отдохнуть после очередного круга.
О чём они говорили литовским князьям, стоявшим в стороне, слышно не было, но неожиданно к ним подошёл паж и передал приглашение короля присоединится к беседе. Удивлённые вельможи, тем не менее, поспешили исполнить королевскую волю.
Сановники с поклонами приблизились, бросая настороженные взгляды на пана-посла, понимая, что заинтересованность короля вызвана именно его словами. Оставалось понять: к добру это или худу.
Настроение у короля было праздничное. Рассевшись в мягком кресле, он небольшими глотками пил белое токайское вино из золотого кубка и благожелательно поглядывал на подошедших князей.
– Вот тут, вельможные паны, мой посол завёл очень интересный разговор, а я, памятуя о происшествии на вверенном вам побережье, князь, решил, что вы сможете мне помочь в принятии решения.
– К услугам вашего величества, - поклонился Станислав. Ему и впрямь стало интересно о чём может говорить Дантышек, если последние годы он прожил вдали не только от моря, но и Польши?
– Продолжайте, Ян, - это король обратился уже к поэту.
– Так вот, ваше величество, я, пользуясь предоставленным мне правом говорить вам, хочу напомнить о беде ганзейских городов Ливонии. Сейчас, когда Ганза распадается на части и желания Любека уже не во всём совпадают с желанием Гданьска, я считаю, что пришло время Польши твёрдой ногой стать на Восточном море. А московита нельзя допускать к берегам. Друзья семьи пишут, что после последних договоров слишком много московских гостей стало идти мимо.