Князь Кий
Шрифт:
Хачемаф приехал в аул, будто ничего не случилось, пригнал порожние арбы, чтобы забрать овчины, шерсть, мёд, вино. Его встретили встревоженные мать и тётушка Дзегуащ.
– О великий бог, хранитель нашего священного очага!
– воскликнула глава семьи Дзегуащ.
– В какое смутное время явился ты к нам, Хачемаф! Скоро будет война, поредеет наш род в битвах с чужеземцами, может быть, никого не останется в живых из славного рода Ащемеза… А ты и теперь не с воинами, не в боевом уборе! В твоих мыслях - золото!
– Война?
– Хачемаф
– Кто сказал, что она обязательно будет? Разве я не знаю русов? Это не хазары, от которых только и жди подлога и предательства. Войско русов разбило Хазарию, разве это плохо для нас?
Теперь оно пройдёт к Таматархе, прогонит хазарского бека, а до нас им дела нет…
– Не говори! Ты встречал русов-купцов, а это идут воины. Ох, нету в живых моего старого Афамгота…
Муж тётушки Дзегуащ, Афамгот, был главой большой семьи много лет. Он был рачительным хозяином и добрым воином. Могучий, как дуб, своими узловатыми пальцами он мог свернуть шею быку, одним движением руки остановить скачущего коня. Его, словно старое дерево, свалила молния во время грозы, разразившейся в сенокос.
Хачемаф взялся заготовлять товары для торга в Тмутаракани. Он продолжал сохранять внешнее спокойствие, хотя в душе его зашевелилось сомнение: действительно ли всё обойдётся благополучно? Аульчане, радостно встречавшие купца в прежние времена, теперь неохотно расставались со своими товарами. Люди хотели запастись припасами на смутное время. Только белую овечью шерсть, так ценившуюся обычно, - она шла на изготовление самых дорогих тканей - теперь отдавали без сожаления. Чёрную - придерживали, может, придётся валять много походных бурок.
С востока от аула к аулу шли противоречивые вести:
– Пши Алэдж выступил навстречу русам. Он хочет разгромить их там, где сливаются Кубань и Лаба…
– Войско адыгов отступило перед несметными полчищами русов…
– Алэдж и русский пши заключили вечный мир, стали кунаками. Братья Бэгот и Умаф из твоей семьи, Дзегуащ, пошли толмачами к русам - недаром они научились этому языку в Таматархе.
Слушая последнего вестника, Хачемаф поднял к верху указательный палец, гордо выпятил короткую рыжую бородку.
– А, что я вам говорил! Никакой войны, будем торговать с русами.
Тётушка Дзегуащ неразборчиво пробурчала что- то о разжиревших мужчинах, забывших, с какой стороны берутся за меч.
Сообщения вновь становились тревожнее:
– За Кубанью русы предательски напали на наши дозоры!
– Алэдж ударил на неприятеля. В битве полегло много русов и наших воинов…
Хачемаф побледнел.
– О мои братья! Что с ними? Живы ли они?
Прискакал всадник, передал наказ Алэджа, возглавившего объединённое войско адыгов: всем, способным держать в руках оружие, приготовиться к бою.
Тётушка Дзегуащ воинственно блеснула черными очами, тряхнула седой головой.
– Может, и теперь ты скажешь, что войны не будет? Бери меч и копьё, садись на коня, отомсти
– Отомсти, если ты настоящий мужчина!
– простонала мать Хачемафа.
– Отомщу, - решительно сказал Хачемаф.
Он махнул рукой на приготовленные к отправке товары - пусть они пропадают пропадом! Конь был всегда при нём, а саблю и кольчугу взял отцовы. Старый лук рассохся, ну да в бою не трудно будет добыть себе новый.
Он собирался в дорогу и ждал, когда на восточных холмах зажгутся дымные костры - сигнал приближения врага. Весь аул притих, замер, но даже самые зоркие мальчишки не могли разглядеть на горизонте хотя бы одну струйку дыма. И гонцов не было с той стороны, только однажды проскакали на взмыленных конях трое всадников в богатых доспехах, едва прикрытых изорванными в клочья плащами. Не адыги и не русы, таких в ауле и не видывали никогда. Хачемаф, выскочив из дома на конский топот, поглядел им вслед и уверенно сказал: «Румы, ромеи. Я их немало встречал у моря. Но откуда они здесь взялись?»
А на другой день утром, когда Хачемаф решил седлать коня, чтобы выехать к войску Алэджа, неожиданно, как снег на голову, появились Умаф и Бэгот, живые и невредимые. Они повзрослели, утратили юношескую торопливость. Аульчане сбежались встречать воинов, вернувшихся с битвы.
– Мир, мир!
– объявили братья.
Весь аул сгорал от нетерпения, жаждал узнать новости, но расспрашивать героев, не успевших расседлать коней, было нетактично. Как требовал обычай, их провели в большой дом, стоявший, как чабан среди стада, в окружении остальных жилых строений, усадили у очага, над которым виднелся чёрный крест - символ так и не прижившейся греческой веры. Им принесли лучшую пищу, какая нашлась в доме. Все терпеливо ждали, когда братья насытятся.
Оба порядком отощали за дорогу, но ели неторопливо, чинно. Только после еды братья вытерли руки о ноговицы и неторопливо повели рассказ обо всём увиденном и пережитом ими.
Когда дошло до того, как они оказались заложниками у русского пши, не выдержала тётушка Дзегуащ, всплеснула руками.
– И они, эти русы, оставили вас в живых?
– Как видишь, - усмехнулся Умаф.
– Клянусь этим огнём, - поддержал его Бэгот, - нам было у них совсем не плохо. Наших воинов и русов натравил друг на друга презренный рум, бежавший от справедливой мести.
– Не он ли проскакал через наш аул с двумя своими соплеменниками?
– насторожился Хачемаф.
– Может быть, и он. Другие румы нам не встречались за это время.
– О, где мне теперь найти утешение: я не задержал такого подлого человека!
– схватился за волосы Хачемаф.
– Почему я не поскакал за ним вдогонку, не зарубил его!
– Но ведь их было трое, а ты один, - резонно заметила тётушка Дзегуащ, пряча смех в уголках своих глаз.
– Я сражался бы с ними, как нарт! А что значат для нарта трое жалких противников?