Князь мира

Клычков Сергей Антонович

–  В Чертухино, говорю, трафлю, да вот хорошенько не знаю дороги! Ишь ведь, как было, так все и осталось без малого измененья, только тут вот раньше вроде как кустики были, а сейчас, гляжу, какой лесина, ольха да осина, ничего впереди не видать!

–  Дорога известная, - строго вставил Мишутка.

–  Ой, не видать… не видать!.. Все лес да лес… и за лесом - лес.

–  Знатный лесище!
– согласился Мишутка.

–  Да, лесок - и част и высок! Дак чей же ты будешь?

–  Мы сироты!
– печально ответил Мишутка.

–  Ох, сироты, сироты, входите в любые вороты! Паренек-то ты, я вижу, со смекалкой: ишь, пастушок, а от земли

вершок!

–  Били скалкой, оттого и со смекалкой, - улыбнулся Мишутка на старичка.

–  Да уж, будет душа плутовкой, коли бьют по темю мутовкой! Шел бы ты лучше ко мне в поводыри, чем задаром играть на рябиновой дудке… а?

–  Дудка, дедушка, тоже не шутка!

–  Шутка ли дело?.. Только сухая-то ложка и крашеная глотку садит! Так ли говорю?..

Мишутка нахмурился и без того хмурым своим лицом и, словно размышляя, уставился себе под ноги, лишаистый он, заветренный, ноги безо всякой обутки, в цыпках от едучей росы, словно истыканы иголкой, волосенки как выдранные, и только глаза глядят исподлобья, как у большого, со смыслом, смекалистые и юркие, дымчатые такие по цвету, как два полевых мышонка, и губы тонкие, строгие и не безучастные, как у всех деревенских сопляков, а подобранные, и возле них уже залегла горькая, ехидная и хитрая морщинка, словно завязанный в мертвую петельку небольшой узелок.

–  А, милок? Что старичку скажешь?..

Мишутка отступил было шага на два, как будто собирался убежать, но остановился.

–  Подадут грош, - переминулся и старичок с ноги на ногу, - и тот хорош, а тут небось и гроша не видит душа!

Но Мишутка и глазом не повел на старичка, шевелит что-то губами и пальцы перебирает на руках, словно высчитывая что-то и выкладывая в детском разумку, потом огляделся кругом и, видно заметив далеко уже ушедшее стадо, схватился за кнут и опрометью бросился в кусты.

–  А ну тебя, старый шишига!
– крикнул Мишутка баском.

–  Заботный парнишка! Не мальчишка, а клад, - покачал ему вслед старичок головой и неторопливо пошел в ту же сторону по дороге, ковыряя палочкой пыль…

ИУДИНО ДРЕВО

Сначала, когда старичок показался на середке села, так никто глазам не поверил: подумали - привиденье сошло на народ!

Сельские ребята играли на выгоне в лапту; увидавши чудного странника, вздумали было его подразнить, но он даже взгляда не кинул на них, когда же бабы, какие в это время случились у колодца, закричали не своими голосами и бросили ведра с водой и коромысла, разбегаясь по задворкам, мелюзга от испуга тоже забилась в крапиву.

–  С того света Михайла пришел! Михай-ла!
– неслось по всему селу из конца в конец, улицу сразу как подмели, даже куры бросились с клохтом к дворам, и с подворотен жалобно взлайнули собаки: вернулся, смертеныш!

Дьячок Порфирий Прокофьич как раз выходил в это время от Родиона, у которого получил свои три целковых, положенных ему в жалованье от прихода. Пощурился он на улицу и, увидав Михайлу, хотя не знал его так-то вдоль и поперек, как все у нас знали, от непонятного страху подобрал полы подрясника и пустился бежать; хотел было ударить в набат, но от неожиданности и перепуга побежал совсем в другую сторону и, только когда оступился о кочку возле овинов, осмотрелся и сообразил ошибку, но бежать на колокольню раздумал, привстал за угол риги, путаясь в подряснике, словно в хвосте, и долго смотрел из-под щитка, что творится на селе с приходом

Михайлы.

По счастью для Порфирия Прокофьича, набежал вдруг с закатной стороны шумливый ветерок, сначала поднял пыль на дороге, в которой на минуту пропал и Михайла, и с ним вся середина села, а потом пыль осела на огороды, и в небе над самым Чертухиным продырилась синяя прореха, в которую только разве попу Федоту кудлы просунуть, все Чертухино сразу просветилось и помолодело, и на самую лысинку Михайлы спорхнул с неба золотой голубок, замахавши над ним радостно еле зримыми крылышками, по соломенным и тесовым крышам ударил искристый свет, а повыше крыш через все Чертухино перегнулась большая дуга, одним концом упираясь где-то у церкви, а другим перекинувшись далеко в леса, за которыми шумит синее море, откуда и берет дуга-радуга на небо воду.

–  К дождю!
– перекрестился Порфирий Прокофьич, пощупал в кармане бумажку, взглянул на пузатый купол на колокольне и словно забыл про Михайлу.

А Михайла шел и шел по середке улицы, по слепоте своей не замечая ни переполоха на селе, ни золотого лучика над обветренной плешью, пока не добрался до Фоки Родионыча, николаевского солдата, который сидел на крылечке, недавно перед этим вернувшись из-под турка с одною ногой.

–  Никак это дедушка Михайла!
– оглядел Фока Святого, делов всех про него Фока не знал, а то бы, может, тоже под печку забился.
– А ведь он… он… Святой! Дедушка Михайла!
– окрикнул Фока Михайлу.
– Заворачивай, откуда это тебя принесло?..

–  Доброго добра, добрый челэк!
– остановился Михайла.
– Никак будет Фока Родионыч?.. Доброго добра!

Тут все и разглядели, что и в самом деле - Михайла!

В живом своем виде подошел к Фокиному крыльцу и сел совсем с ним рядышком, и как это Фока не боится, но, видно, навидался человек на войне всякой страсти, ноги даже лишился, и теперь никакие мертвецы ему уже нипочем!

–  Михайла!
– показывали бабы друг дружке, все еще боясь подойти поближе.
– Фока… а он сбоку! Как бы чего не было Фоке?..

Но Михайла каким был, таким и остался: моргает он на Фоку слезливыми глазами и палочкой показывает в ту сторону, где у него раньше стоял, какой ни на есть, свой домишка, а теперь растет широколистый лопух и красноголовый иван-чай, которым бабы морют клопов; совсем, кажется, еще недавно пропало из лопуха огородное чучело, уцелевшее чудом во время пожара, оборвали его осенние ветры, размочили дожди и галки по лоскутам разнесли, должно быть -по гнездам!

Мужики, проходя мимо этого места, чурались!

Не диво, что перепугались Михайлы…

Но понемножку обосмелели, и бочком да из-за углов скоро собралось к Михайле все Чертухино.

–  Михайле Иванычу!
– не в меру учтиво здоровались с ним мужики, кланяясь со сложенными на груди руками.
– Как живешь да здравствуешь?..

–  Наша жисть известная, - одно и то же отвечал всем Михайла, -доброго добра, добрые люди!

Начались тут охи, ахи, расспросы, как да откуда, хотя в таких случаях мужики друг дружку не слушают, и только старается сам каждый как можно больше наговорить, чтобы слушали его, благо много народу, потому что он больше всех знает и все ему доподлинно верно известно, до самого вечера шла толкотня, про сенокос даже забыли ради того невиданного случая, но ни похарчиться, ни отдохнуть с дороги никто к себе не позвал; так и просидел Михайла на крыльце у Фоки, пока Мишутка не пригнал стадо из леса.