Князь-пират. Гроза Русского моря
Шрифт:
Они вышли из торговых рядов и направились по улице в сторону видневшихся издали больших куполов Софийского собора.
— Меня зовут Святославом, — представился он, шагая по уложенной жердями мостовой. — Я правлю в Новгород-Северском, там моя родина, там моя семья, дети…
— И жена, конечно? — игриво взглянув на него, спросила она.
— И жена тоже, — обреченно ответил он и, наверно, впервые пожалел, что не свободен и должен вести себя по отношению к ней сдержанно, как подобает женатому мужчине. —
— Воспитываю двоих сыновей, — отстраненным голосом ответила она. — А муж погиб где-то в половецких степях…
Он помолчал, давая ей время пережить прошлую потерю.
Спросил:
— Как же тебя звать?
— Ефросиньей.
До Софийского собора дошли они молча. Стали рассматривать это грандиозное сооружение из камня, поражавшее несравненным благородством и завершенностью. И Святослав почувствовал, как его душу озаряет высокое чувство собственного достоинства и гордости, будто весь смысл его жизни был вложен в это вдохновенное изваяние из камня.
— Какая воздушная мощь, — прошептала Ефросинья, и он согласился с ней.
Не спеша обошли они еще несколько храмов, а потом Святослав сказал:
— На все не хватит сил. Да и проголодался я основательно. Может, зайдем и перекусим?
Харчевни располагались на рынках и пристани. Обычно для простых людей еда готовилась прямо на кострах, поэтому в этих местах в воздухе всегда плавал аппетитный запах мяса, рыбы и различных специй. Но люди состоятельные предпочитали перекусить в специальных домах, где можно было расположиться за столом, где еду принесут в чистой посуде и вино с пивом поставят, если нужно. В одну из таких харчевен они и зашли.
Едва уселись за стол, как перед ними явился услужливый челядин. Святослав заказал шти, кашу пшенную с маслом и вина. Народу в харчевне было достаточно много, они ели, пили, разговаривали, трое в углу о чем-то громко спорили.
— Не помню, когда посещала подобное заведение, — тихо говорила Ефросинья. — Кажется, последний раз после рождения второго ребенка. Тогда муж купил мне ожерелье, это оказалось его последним подарком.
— А мне чаще всего приходится питаться всухомятку или приготовленным на кострах. Походы, один за другим военные походы, сражения, битвы…
— Когда только это закончится? — с тоской в голосе проговорила она. — Не половцы, так князья между собой начинают драться. И чего не могут успокоиться, чего делят?
— Земли распределить между собой им не под силу. Каждому кажется, что его обидели, обделили, ущемили.
— И тебя, князь, тоже обошли?
— Да нет. Как я сидел в Новгород-Северском княжестве в юности, так и до сих пор сижу.
— Верю. У тебя такой спокойный, незлобивый характер. Я это с первого взгляда увидела.
Челядин принес заказ, они принялись за еду. Ефросинья не отказалась выпить вина,
— Давно не пила, — призналась она, низко склоняясь над чашкой. — Сразу в голову ударило.
— Значит, потом ум будет ясным, — успокоил он ее.
— Выходит, ты бражник знатный, коли заранее знаешь, что со мной будет?
— Приходится иногда. То княжеские пиры, то тризны по погибшим.
Разговор снова было вернулся к войнам, но обоим не хотелось его продолжать, поэтому обед завершили в молчании.
Солнце стояло высоко и жарило немилосердно, из-за Днепра задувал сухой горячий ветер. Вино путало мысли, а на душе Святослава было легко и приятно, как никогда. Какое-то необыкновенное веселье овладело им, хотелось совершить какую-нибудь глупость. Он с умилением глядел на ладный стан Ефросиньи, облаченный в темно-синее, под цвет глаз, платье из тончайшей ткани восточной работы, покачивающиеся бедра, и в голове его рождались мысли, каких не было со времен юности.
— Здесь рядом находится иконописная мастерская, — сказала она, старательно глядя себе под ноги. — Там работает знакомый мастер. Не хочешь заглянуть?
Ему было все равно, хоть в мастерскую, хоть еще куда, лишь бы она была рядом. И потому, не раздумывая, согласился.
Мастерская располагалась в деревянном доме. В небольшой комнате царил настоящий кавардак. На скамейках, стульях и столе лежали краски, кисти, растирочные камни, цветные порошки, тряпки, деревянные доски и еще что-то; часть помещения была отгорожена занавеской. Посреди этого беспорядка стоял чернявый человек лет сорока, лысый, с длинным носом, брезгливо оттянутыми губами, и смотрел на них коричневыми выпуклыми глазами.
— Здравствуй, Илларион, — проговорила Ефросинья теплым голосом. — Принимай гостей. Прости, без предупреждения, но так вышло. Знакомься, это князь Святослав, в Киеве случайно.
Илларион коротко взглянул на Святослава, в его глазах мелькнул холодный огонек.
— Проходите. Усадить только некуда. Пристраивайтесь как-нибудь, не во дворец пришли.
— У него всегда беспорядок, — с улыбкой говорила Ефросинья, освобождая себе место на скамейке. — Все живописцы такие безалаберные. В каждой мастерской вечная неразбериха.
И вдруг Святослав почувствовал, что в помещении есть кто-то еще. Он оглянулся и увидел, как из угла на него устремлен пристальный взгляд. Он даже вздрогнул от неожиданности. А потом, приглядевшись, понял, что там стояла икона с изображением лика Христа. Он подошел поближе и стал рассматривать. Изможденное лицо было выписано как обычно, но глаза поражали своей жизненностью, правдоподобием, и Святослав не мог оторваться от них.
— Что, князь, понравилась моя икона? — раздался за спиной скрипучий голос Иллариона.