Князь Пустоты. Книга третья. Тысячекратная Мысль
Шрифт:
Он проследил за полетом золотой чаши и ее падением в сумрак нижнего дворца. Слабый звон и дребезжание вызвали улыбку на его губах. Он презирал вещи.
– Скала? – окликнул он уходящего.
– Да, о Бог Людей?
– Ведь какой-нибудь раб украдет ее… эту чашу.
– Действительно, о Бог Людей.
Ксерий сдержанно рыгнул.
– Кто бы это ни был, прикажи его выпороть.
Скала бесстрастно кивнул, затем повернулся к золотому интерьеру императорских покоев. Ксерий пошел за ним, стараясь не шататься. Он приказал стоявшим в стороне
Он постоял у ближайшего треножника, грея кисти. Мать уже поднималась по ступеням из нижних покоев, и он сцепил большие пальцы, стараясь выбросить из головы лишнюю чушь. Ксерий давно усвоил, что только ум спасет его от Истрийи Икурей.
Глянув сверху на лестницу за увешанной гобеленами стеной, он заметил огромного евнуха императрицы Писатула. Тот стоял в передней, возвышаясь над стражником. Не впервые Ксерия посетила мысль: а не трахается ли мать с этим намасленным бегемотом? Он должен был бы беспокоиться о том, почему она явилась сюда, но в последнее время императрица казалась такой… предсказуемой. Кроме того, на него нашло благодушие. Явись она чуть попозже, он наверняка почувствовал бы себя больным.
Она и правда была слишком красива для старой шлюхи. Головной убор в виде перламутровых крыльев украшал ее крашеные волосы, вуаль из тонких серебряных цепочек доходила до нарисованных бровей. Золотая лента охватывала стан, стягивая ее простое платье; впрочем, стоимость этого набивного шелка, прикинул Ксерий, равнялась цене боевой галеры. Надо бы протереть глаза, чтобы не выглядеть таким пьяным, но вид у матери был скорее угодливый, чем язвительный.
Как давно все это тянется?
– Бог Людей, – произнесла она, перешагивая последнюю ступеньку. Склонила голову в идеально соответствующем джнану жесте почтения.
Ксерий замер, обезоруженный неожиданным проявлением почтения.
– Матушка, – очень осторожно сказал он. Если злобная сука тычется мордой тебе в руку, значит, она хочет жрать. Очень.
– К тебе приходил тот человек… из Сайка.
– Да, Тассий… Он, наверное, прошел мимо тебя на обратном пути.
– Не Кемемкетри?
Ксерий хмыкнул.
– В чем дело, матушка?
– Ты что-то слышал, – пронзительным голосом сказала она. – Конфас прислал сообщение.
– Неужели! – Он облизнул губы, отворачиваясь от нее. Сука. Всегда ноет над миской.
– Я вырастила его, Ксерий! Я заботилась о нем куда больше, чем ты! Я должна знать, что случилось. Я заслужила это!
Ксерий помолчал, краем глаза следя за ней. Странно, подумал он, что одни и те же слова могут взъярить его, но вызвать нежность у кого-то другого. Но ведь все всегда кончается одинаково? Все его капризы. Он посмотрел матери в лицо и поразился, как молодо сияли ее глаза в свете светильника. Ему нравился этот каприз…
– Говорят, – сказал он, – что этот самозванец, этот… Воин-Пророк, или как его
Почему-то она совсем не удивилась. Ксерий подумал, что именно Истрийя могла выдать его планы. А почему нет? Ей была свойственна противоестественная смесь мужского и женского разума. Ею двигали и чрезвычайное стремление получить признание, и одержимость безопасностью. В итоге она повсюду видела опрометчивость и трусость. И прежде всего в собственном сыне.
– Что случилось? – заботливо пропела она.
О да, нельзя забывать о драгоценной шкуре ее племянничка.
– Конфас изгнан. Он и остатки его войск сосланы в Джокту перед отправкой обратно в Нансур.
– Хорошо, – кивнула она. – Значит, твое безумие закончилось.
Ксерий рассмеялся.
– Мое безумие, матушка? – Он одарил ее улыбкой – искренней и оттого убийственной. – Или Конфаса?
Императрица фыркнула.
– И что это значит, мой, хм, дражайший сын?
Ее возраст давал о себе знать. Ксерий видел, как это происходило с ровесниками отца: их черепа пустели, словно раковины моллюсков, а дряхлые тела казались мужественными по сравнению с ослабевшими душами. Ксерий подавил дрожь. Ведь его остроумие – от матери. Когда она успела так сдать?
И все же…
– Это значит, матушка, что Конфас выиграл. – Он пожал плечами. – Не я отозвал его.
– Что ты говоришь, Ксерий? Они знают… знают о твоих намерениях! Это безумие!
Он смотрел на нее и думал о том, как же она сумела продержаться столько лет.
– Конечно. Я уверен, что Великие Имена думают то же самое.
Откуда у старой карги такой… такой невинный вид?
Она прикрыла глаза длинными ресницами, кокетливо усмехнувшись. Раньше это ей шло.
– Вижу, – сказала она, вздохнув, как пресыщенная любовница.
Даже сейчас, спустя столько лет, он помнил ее руку в ту первую ночь. Ледяные ласки разжигали его огонь. В ту первую ночь…
Сейен сладчайший, как же это возбуждало!
Ксерий поставил чашу и повернулся к императрице. Внезапно он опрокинул ее на постель под балдахином. Она не подчинилась покорно его хватке, как рабыня, но и не сопротивлялась. От нее пахло юностью… Сладкая будет ночь!
– Пожалуйста, матушка, – услышал он собственный шепот. – Так долго. Я так одинок… Только ты, матушка. Только ты меня понимаешь.
Он положил ее поперек имперского Черного Солнца, вытканного на покрывале. Дрожащими руками распустил ее платье. Чресла его так набухли, что он боялся не удержаться и запачкать ее одежды.
– Ты любишь меня, – шептал он, задыхаясь. – Ты любишь…
Ее накрашенные глаза затуманились. Плоская грудь вздымалась под тонкой тканью. Он проникал взглядом сквозь путаницу морщинок, маской покрывавших лицо императрицы, в самую змеиную суть ее красоты. Он видел женщину, которую отец ревновал до безумия, пока она показывала сыну восторги постельных тайн.