Князь Русской Америки. Д. П. Максутов
Шрифт:
Сохранилось самое подробное описание Петропавловского дела самим Дмитрием Петровичем. Поскольку это практически единственный собственноручный документ Д. Максутова, есть смысл
привести его полностью с минимальным редактированием. Конечно же сохранились приказы, рапорты и немногие деловые бумаги. Но документов свободного стиля только два — Календарь 1880 г. и некое письмо. Оно сохранилось в копии, сделанной дочерью князя Александрой. Как и многие цитируемые автором документы, относящиеся к Петропавловской обороне, это письмо из семейного архива Максутовых впервые опубликовал Б.П. Полевой в сборнике «Защитники Отечества». Известный историк считал, что защитник Петропавловска Дмитрий писал брату Павлу — защитнику Севастополя. С равным основанием можно утверждать, что Дмитрий писал другим братьям, в том числе и не нюхавшим пороха. Основанием для такого отнесения был конверт с надписью «Письмо брата» и отдельные обращения в тексте. Но, судя по тому, что Дмитрий пишет «На «Авроре» пришел мой брат Саша», письмо предназначалось не братьям, а кому-то стороннему, но все-таки близкому. Уместнее было бы употребить наш брат или просто Саша. Оговорка «в то время не было телеграфов» заставляет предположить, что письмо адресовалось следующему поколению, для которого «телеграфы» стали привычны. Телеграф получил распространение в России в 60-х гг. позапрошлого века Это князь Д. Максутов знал хорошо,
Впервые в печати слово предоставляется лейтенанту Д. Максутову:
«...Затем направились мы в Петропавловск и пришли туда в середине мая. В то время не было телеграфов, и хотя война уже была объявлена, но мы об этом еще ничего не знали. Заботливый генерал Завойко, однако, не сидел, сложа руки, и у него уже было намечено, где строить батареи, и приготовлен лес для платформ. Меня он сейчас же списал с корвета, назначил своим помощником и поручил строить батарею N° 2, которой я и назначен был командовать. Припом-ня уроки фортификации, я составил план батареи и, по утверждению его генералом, приступил к постройке. Батарея вышла у меня некрасивая и неуклюжая, над которой немало издевался приехавший впоследствии военный инженер Мравинский, строитель всех следующих батарей, однако на деле она показала свои достоинства. В июле мес. пришел транспорт «Двина» и привез чел. 300 солдат, назначенных в пополнение 46 экипажа, а затем, кажется 19 июля, фрегат «Аврора». Видя военное судно, входящее под всеми парусами, мы ожидали, что оно подлетит к якорному месту, бросит якорь и сразу уберет все паруса, но не тут-то было. Оно начало убавлять их поочередно и долго возилось с уборкою. Это обстоятельство нас крайне поразило, но скоро выяснилась причина. Фрегат «Аврора», ввиду ожидающегося разрыва, редко заходил в порты, оставался в них самое короткое время и не имел возможности освежать команды, вследствие этого на судне развился сильный скорбут и по приходе в Камчатку около 200 чел. лежало. Фрегат сейчас же втянули в гавань, а больных свезли на берег и поместили в палатках, где они сейчас же начали поправляться, хотя многие умерли. Затем пришло одно американское судно и привезло формальное известие о войне с Англией и Францией. В это время были мы уже совершенно готовы и ждали прихода неприятеля. Только никто из нас никогда не думал, чтобы для овладения Камчаткой пришла бы такая сильная эскадра. В это время люди уже были расписаны по орудиям, назначены стрелковые партии и каждая единица уже знала и свое место и свои обязанности. На «Авроре» пришел мой брат Саша, с которым я не виделся 3 года. 17 августа 1854 г. в 10 ч. утра с дальнего маяка был дан сигнал: «Вижу военную эскадру из 6 судов».
На Камчатке, как и в других отдаленных местах, офицеры и высшие чиновники обедают у начальника, так было и у нас. Ранний обед, около 12 ч., был не из веселых, разговор был обрывистый и вообще не клеился, все были озабочены и заняты своими думами, но самое тяжелое положение было, конечно, генерала, т. к. он, кроме ответственности и забот обо всем, имел еще заботу о семье, которая после обеда, захватив что попало, отправлялась в деревню Авачу, верст за 12 от порта, а семья состояла из жены и 8 детей. В 1 час ударили тревогу.
Прислуга моей батареи выстроилась близ губернаторского дома, тут я ее проверил, сняли шапки, перекрестились и сказали: «Да будет воля Твоя», вызвал песенников вперед, и мы весело пошли, не думая о том, что многие у нас идут этой дорогой в последний раз. В этот день вошел, однако, только пароход, а эскадра держалась при входе в бухту. На следующий день, 18 августа, около 4 ч., вошла эскадра в следующем порядке: английский пароход «Вираго», французский бриг «Облигадо» —18 пуш., английский адмиральский фрегат «Президент» — 52 пуш., английский фрегат «Пик» — 44 пуш., французский адмиральский фрегат «Форт» — 60 пуш., французский фрегат «Евридис» — 32 пуш. Едва суда вошли в пределы пушечных выстрелов, как батарея № 3, а затем и № 1 открыли огонь, неприятель отвечал тем же, и дело кончилось несколькими выстрелами с дальнего расстояния, ни убитых, ни раненых не было. 19 августа замечено было особое движение на неприятельской эскадре. Шлюпки сновали от одного судна к другому, и особенная деятельность замечалась на пароходе, который затем ушел в Тарьинскую бухту, откуда возвратился часа через три. Впоследствии мы узнали, что при входе эскадры в квачинскую бухту застрелился английский контр-адмирал Прайс и 19 августа пароход ходил в Тарьинскую бухту для похорон адмирала. Причина, побудившая адмирала покуситься на самоубийство, осталась неразгаданной. Наконец, настал роковой день 20 августа. С раннего утра на эскадре началось движение, частые сигналы и усиленная деятельность показывала, что неприятель намерен сделать решительное нападение. В 71 /2 часа утра на батарею № 1 приглашен был священник отслужить молебен. В это время неприятель уже занимал боевую позицию и во время чтения Евангелия над головами молящихся разорвалась первая бомба. Неприятель наступал, как значится на плане, имея пароход в середине, с левого борта — «Президент», с правого — «Форт» и за кормой — «Пик». Сначала поставлен был на позицию «Пик», потом «Форт» и «Президент». Суда расположены были в таком же порядке, что ни моя батарея, ни «Аврора» и «Авина» не могли по ним действовать, так как они защищены были Сигнальным мысом. Батарея № 4 была сбита очень скоро, а в 10-м часу засыпало и батарею № 1, так что обе они заклепали орудия и прекратили огонь. Тогда неприятель подвинулся вперед настолько, чтобы не подвергаться выстрелам с фрегата, и весь свой огонь направил на мою батарею. Мы начали пальбу орудиями, и я лично наблюдал за каждым выстрелом, так как зарядов у нас было мало и порох нужно было беречь. Но скоро начался такой ад, что от дыму и пыли в двух шагах ничего не было
видноу и потому, спрятав людей за бруствером, я прекратил пальбу и ходил по батарее, наблюдая за неприятелем, и, чуть только он показывался, снова начиналась пальба орудиями. Так продолжалось до 7 часов вечера, /согдя неприятель, не сбив моей батареи, должен был отступить. Однако к концу боя батарея моя была значительно повреждена и из 11 орудий осталось только 5. Я никогда не забуду вечера этого дня. Когда отступил неприятель, приехал на батарею Завойко благодарить меня и команду за то, что каждый исполнил свой долг, а затем мои боевые товарищи поздравляли, целовали и от души жали мою руку. По правде тебе сказать, я только тогда и очнулся, так как все это время я был в напряженном состоянии, не замечал или старался не замечать, что делается кругом, и наблюдал только за неприятельскими судами и своею прислугою. 1'оды ли были такие или что другое, но я ни разу не подумал об опасности. Ожидая нападения наутро, ночь провели мы беспокойно. После короткого отдыха принялись за исправление бруствера и исправление подбитых станков, и к утру батарея была в порядке и могла действовать 10 орудиями. Однако ожидаемое нападение не повторилось. Ночью был слышен на эскадре стук от производившихся там
была исправлена. Стрелковые партии с фрегата «Аврора» начали подниматься на гору со стороны перегиейка, а остальные партии рассыпались в длину всей Никольской горы и, скрываемые кустами, начали подниматься в гору, а затем дружно ударили в штыки и атаковали неприятеля с фронта и с двух флангов. Неприятель сразу дрогнул, и ему ничего не оставалось, как отступить, а так как за спиною у него был крутой спуск к морю, то он и был сброшен моментально. Вслед за бегством неприятельского десанта суда начали обстреливать гребень Никольской горы. Наши партии спустились с горы и остановились у порохового погреба, а камчадалы и лучшие стрелки засели в кустах на вершине горы и добивали неприятеля меткими выстрелами. Отступление было самое беспорядочное, и немногие добрались, уплыли. По сведениям, опубликованным уже после войны, союзники потеряли убитыми и ранеными 27 офицеров и 300 с чем-то нижних чинов. Неприятель посылал уже последние выстрелы, как у порохового погреба уже рылась яма для погребения и наших, и врагов в количестве 80 чел. Затем благодарственный молебен на месте погребения убитых, а потом в городе торжество и ликование. Ши счастливые минуты были отравлены потерею моего брата. Ему оторвало руку ядром, причем сильно контузило левую сторону. Хотя он хорошо выдержал операцию и перевязку и в первое время чувствовал себя хорошо, но со всяким днем слабел и у мер 10 сентября. 25 августа пароход отправился в Тарьинскую бухту, имея на буксире 3 барказа, хоронить своих убитых. На эскадре день и ночь слышен был стук от плотничных и конопатных работ и замечено исправление рангоута и такелажа. Пароход возвратился в ночь на 27 число. Утром в 7х /2 часов эскадра снялась с якоря и вышла в море. Ровный попутный ветерок подгонял ее, и она скоро скрылась из вида. Сборы в путь были очень вялые. Медленный подъем больших гребных судов, беспорядочная постановка парусов и пр. доказывали, что на эскадре громадные потери в людях. По уходе эскадры люди отозваны были с батарей и собрались в соборе, где был отслужен благодарственный молебен. Нечего тебе говорить, с каким чувством молился каждый из нас, это понятно всякому. Затем команды собрались в казармы. Завойко поздравлял их, выпил чарки за здоровье царя и их, и потом пошло то, что обыкновенно бывает, когда люди предоставляются самим себе. Семейные торопились встретиться со своими семьями, покинувшими город. Пьяницы валялись по канавам и кустам
1^»
и т. п. Офицеры собрались на обед к губернатору. Обед был самый одушевленный и живой, наша дружная семья собралась в первый раз после боя, и всякий имел что-нибудь рассказать. После обеда губернатор пил за наше здоровье, мы пили за его, орали, кричали «ура!» и пр. Наконец, когда все приутихли, Завойко сказал, что так как дело кончено, то нужно об этом послать донесение в Петербург, и он желал бы знать, на кого упадет общий выбор иметь эту честь. «Разумеется, Максутов», — пробасил Изыльметьев, командир «Авроры». «Максутов, Максутов», — подтвердили все, кроме одного, который побледнел и не поддерживал этого предложения. Завойко благословил меня, поздравил и поцеловал, а затем поздравили меня и целовали остальные мои товарищи. Таким образом, отъезд мой был решен, и нужно было только подумать, на чем меня отправить. В это время находился в порте американский бриг «Нобль», с капитаном которого и было условлено о доставке меня в Аян, и так как мачты и такелаж его были повреждены, то тотчас же принялись за его исправление. Повреждения, однако, оказались настолько значительными, что я только 14 сентября мог отправиться в путь. Последние дни моего пребывания в Камчатке были самые грустные. Врат мой страдал жестоко и видимо слабел. После хороших дней, стоявших во время пребывания неприятеля, начались осенние ненастья и дожди, крыша, пробитая осколками бомб, текла, как решето, сырость и перемена температуры скверно действовали на больных. Мравинский, имевший легкую рану в ногу, перенес, а брат получил горячку и 10 сентября умер, 12 числа его похоронили».
Осталась эта скорбная дата и в Памятном листке:
1854. сент.10. Скончался брат Александр.
Уместно привести свидетельства и других участников Петропавловской обороны, очевидцев подвига князей Максутовых. Для всех это был первый бой. Большинство этих заметок не предназначалось для печати. Но их читали и перечитывали в семьях. Как и любые вести с далекой войны, их обсуждали дома, в свете, в кают-компаниях и в классах Морского корпуса. Эти письма формировали общественное мнение и создавали репутацию.
Мичман Николай Фесун написал письмо начальнику Морского корпуса Б.А. Глазенапу. Позднее он все-таки добился руки дочери
В. Завойко и стал свойственником Максутовых. Но это не уменьшает его беспристрастности в отношении Александра и Дмитрия. Письмо это среди прочих в столицу доставил сам Дмитрий Петрович. Уже в начале 1855 г. отрывки из письма мичмана были опубликованы в книжке «Камчатка и ее обитатели с видом города Петропавловска, планом и описанием сражения 20 и 24 августа». Читаем: «Командир этой батареи лейтенант князь Дмитрий Петрович Максутов был изумительно хладнокровен. Так как неприятель, имея на каждой из сторон своих фрегатов по две 2-пудовые бомбические пушки, стрелял большею частию из них, то его ядра все долетали до батареи и, ударяясь о фашинник, не причиняли слишком большого вреда; у нас же на батарее пушки были 36-фунтовые, следовательно, стрелять из них можно было только тогда, когда неприятель, увлекаясь, подтягивался, чтобы действовать всеми орудиями батальным огнем. Князь пользовался этим как нельзя лучше, не горячился, не тратил даром пороха, а стрелял только тогда, когда по расстоянию мог судить, что его ядра не потеряны. <...>
Кошечная батарея в продолжении 9 часов выдерживала огонь с лишком 80 орудий! Редкий пример в истории войн прошедших, тем более что, несмотря на весь этот ураган ядер, батарея устояла и, исправившись за ночь, в следующее утро снова готова была вступить в бой. Командир батареи князь Дмитрий Максутов до того приучил своих людей к хладнокровию, что, когда неприятель действовал только бомбами и нашим из 36-фунтовых нельзя было отвечать, кантонисты-мальчики, от 12 до 14 лет, служившие картузниками, чтобы убить время, пускали кораблики».